«Говорят, в конце концов правда восторжествует, но это неправда», – Антон Чехов.
Первым русским чемпионом мира по шахматам стал Александр Алехин. Все в этом человеке спорно, начиная с фамилии, в которой, вопреки мнению большинства, нет буквы ё (он даже отказывался жать руку соперникам, которые об этом вдруг забывали).
Лишь одно несомненно – равных Алехину в шахматах было немного. Статистики подсчитали, что у него лучший процент выигранных партий среди всех чемпионов мира – 58 (у Стейница, Ласкера и Фишера – 55%), а его ничейные игры были самыми длинными, что говорит об упорных поисках решений. Наконец, он обладал феноменальной памятью, мог наизусть пересказать партию, сыгранную пару десятков лет назад, а о его играх вслепую слагали легенды.
Основные факты:
• родился в Российской Империи в семье аристократов и видел крушение царского режима;
• был интернирован во время Первой мировой войны и брошен в немецкую камеру, где его кормили «хуже, чем собаку»;
• попал в тюрьму в Одессе, где ЧК приговорил его к расстрелу;
• работал в Центророзыске следователем и раскрывал уголовные преступления;
• женился на швейцарской социалистке, эмигрировал с ней в Европу, где получил второе гражданство;
• сделал сенсацию в матче за шахматную корону против Хосе Рауля Капабланки (некоторые считают его лучшим шахматистом в истории);
• общался на турнирах со своими... котами;
• был уличен в алкоголизме, который помешал ему отстоять звание чемпиона мира;
• стал масоном из-за того, что его заслугами пренебрегали на родине, где называли «белогвардейцем»;
• пострадал из-за общественного мнения, записавшего его в коллаборационисты – за то, что «шах-фюрер», как его прозвали недруги, играл с офицерами Третьего Рейха (все так) и писал антисемитские статьи (уверяет, что его оклеветали);
• закончил жизнь столь же загадочно, как и прожил – есть версия, что шахматиста ликвидировали советские спецслужбы, чтобы не дать ему обыграть чемпиона СССР в титульном матче.
Александр Алехин родился в Москве в 1892-м; Империей правил его тезка, но уже через два года на трон зашел последний русский царь Николай Второй (он, кстати, ввел в шахматы термин «гроссмейстер»). Страна находилась на пороге потрясений.
Дальние предки Александра Александровича были крестьянами, однако его происхождение благородное, поскольку род Алехиных (по отцу) и род Прохоровых (по матери) добились высот.
Его отец Александр Иванович был предводителем дворянства в Воронежской губернии и депутатом Государственной думы от партии октябристов. Пожалованный ему титул потомственного дворянина однажды стал черной меткой для всей семьи.
Мать Алехина Анисья Ивановна была дочерью крупного фабриканта Прохорова, владевшего «Трехгорной мануфактурой» – текстильным предприятием, выпускавшим товары, на которые был спрос даже за рубежом. Будущие политические катаклизмы сказались на ее здоровье.
Тем не менее, в 1890-е все складывалось хорошо: молодая, зажиточная семья Алехиных проживала в съемной 10-комнатной квартире (Москва, Никольский переулок), где Тиша, как его ласково прозвали домочадцы за склонность к интроверсии, с детства приучал себя к дисциплине, стремился к науке, в общем, делал все, чтобы быть достойным родителей. За мальчишкой пристально следили – в том числе строгая немецкая гувернантка.
Анисья Ивановна, сидевшая с детьми, пока муж занимался карьерой, давала Тише много книг. Его врожденная склонность к запоминанию была уникальной: вычитав однажды какой-нибудь факт, он невольно держал его в памяти и мог использовать в любой момент. Особенно хорошо он запоминал все, что касалось истории или литературы – его тяга к гуманитарным наукам и иностранным языкам никогда не ослабевала.
В доме Алехиных можно было услышать и перестукивание шахматных фигур. Анисья Ивановна обладала познаниями в теории шахмат и давала уроки детям, особенно хорошо их усваивал Тиша.
Впервые он сел за доску, когда ему было 7. Его сопернику было 20. «Я был так впечатлен поражением, что разрыдался. И с того дня решил стать настолько хорошим шахматистом, чтобы никто не смог меня обыграть!» – вспоминал Алехин. И хотя поначалу первенство в семейных баталиях было за его старшим братом Алексеем, талант младшего начал перевешивать.
Семья переехала на Пречистенку, где располагалась гимназия имени Поливанова – туда он и поступил. Александру Александровичу торжественно вручили форму. Светловолосый ученик в контрастно-черной одежде ходил на занятия, пряча в кармане шахматную раскладку. Он блистал в учебе, даже не утруждая себя домашними заданиями, и все больше погружался в игру.
С ним в гимназию ходили Андрей Белый, дети Льва Толстого и Александра Островского, но мальчик редко обращал внимание на окружающих. При этом он был вовсе не однолюбом в пристрастиях: однажды проявил интерес к театральной сцене, который со временем развил. Дома нередко участвовал в спектаклях по любимому Чехову, которого знал наизусть. Об этом упоминал в книге «Алехин» из серии ЖЗЛ писатель Юрий Шабуров.
Депрессивные рассказы Чехова, вероятно, сказывались на нервной системе подростка, делая его еще более замкнутым и внутренне нерезистентным. Играя чеховских персонажей, он невольно проникался фатализмом классика, осознавая, что истинно русский человек вынужден проходить через немыслимые испытания, зачастую становившиеся для него убийственными, но в ряде случаев делавшие сильнее.
Возможно, Чехов смог хотя бы частично подготовить Алехина к катастрофам.
И все же Алехин по-настоящему горел не на сцене, а за доской. Мастерство крепло, понимание игры менялось: он постепенно переходил от классического позиционного к остроатакующему комбинационному стилю.
«Весь углубленный в свои шахматные дела, Алехин настолько выключался из окружающей его среды, что не всегда ясно сознавал, где он находится и какой идет урок, — рассказывал сосед Тиши по парте Георгий Римский-Корсаков – родственник великого композитора (его полные мемуары разыскал шахматный историк Сергей Воронков). - Бывало, вдруг начнет вставать из-за парты. Класс затихал и напряженно ждал, что будет дальше. Постояв немного с растерянным видом и покрутив свой рыжий чуб, Алехин вдруг издавал радостное «Ага!», быстро хватал ручку и записывал придуманный ход. Если преподаватель задавал ему вопрос, то он, услышав свою фамилию, быстро вскакивал и некоторое время стоял молча, обводя класс прищуренными глазами, как бы старался понять, где он находится и что от него требуют. Все это происходило не больше секунды, после чего лицо Александра прояснялось и на повторный вопрос учителя он отвечал быстро и безошибочно».
Вообще, гимназист Александр Алехин был эмоционально мертв по отношению ко всем сверстникам, оживая только когда речь заходила о шахматах – но большинство гимназистов играли куда охотнее в карты или шашки, а потому нисколько его не интересовали.
«Я не помню, чтобы у Алехина был бы какой-нибудь близкий товарищ, – откровенничал Римский-Корсаков. – Я не помню, чтобы он принимал участие в жизни класса, в разговорах на волнующие нас, гимназистов, темы. Я никогда не слыхал, чтобы он ходил в театр или бывал на концертах, на выставках картин. Не видел, чтобы он читал какую-нибудь книгу. Не сидел Алехин на подоконниках нашего гимназического зала и не отпускал по адресу девушек, идущих мимо гимназии, словечки, которые, к счастью, они не могли слышать. Не посещал Алехин и наш гимназический «клуб», где в перемену погибшие в общественном мнении ученики наспех жадно глотали дым папирос, при этом рассказывая непристойные анекдоты. Мимо всех этих больших и малых явлений школьной жизни Алехин прошел, не взглянув на них и, может быть, и не заметив их».
Алехин боготворил не кого-нибудь из профессоров, которые учили его в гимназии, а шахматиста Михаила Чигорина, первого русского участника матчей за шахматную корону (дважды проиграл австрийцу Вильгельму Стейницу в Гаване). Разбирая его партии, подросток восхищался красотой комбинирования, все больше убеждаясь в том, что шахматы – искусство, а не ремесло. Чигорин оставил множество дебютов, ставших классикой, и оказал на Алехина сильнейшее влияние.
Большое впечатление на москвича произвел и американский шахматный маг Гарри Пильсбери, который проводил в России сеансы по игре вслепую – сидя спиной к соперникам и не видя досок, он называл свои ходы и мог вести борьбу одновременно с двадцатью соперниками. Алехин под впечатлением решил однажды повторить фокус. И в будущем проводил такие сеансы более чем с тридцатью соперниками!
Чтобы шахматный рост сына шел быстрее, родители свели его с многократным чемпионом Киева Федором Ивановичем Дузом-Хотимирским, который согласился исполнять роль наставника за небольшое жалование. Позже киевлянин рассказал, почему Алехин стал чемпионом: «Величие Саши – в его шахматной фантазии! Здесь он несравненен, недосягаем: он на голову выше своих современников. Пытливая, яркая фантазия Алехина позволяла ему находить и видеть за доской то, что ускользало от взора других гроссмейстеров. Даже в простых, несложных позициях, где условия для дальнейшей борьбы, казалось бы, иссякали, Алехин умел находить шансы и пути для обострения положения – и для победы».
Постепенно Алехин становился шахматным поэтом – его слог был красивым, острым, ярким. Казалось, весь нерастраченный пыл молодости он проецировал на партии, в которых дерзил смелостью и настойчивостью. Ему мешала лишь неопытность, но этот недостаток был легко восполним.
А в 1909 году в Петербурге случилось знаменательное событие: Александр Алехин выиграл Всероссийский турнир любителей имени Михаила Чигорина, который к тому времени скончался. Наградой стала императорская ваза, которую произвели на фарфоровом заводе Романовых. Позже она стала единственным материальным напоминанием о родине, когда Алехин прописался в Европе.
Но главное, московского шахматиста одарили звонким титулом «маэстро».
Год спустя Алехин, окончив в гимназию и перебравшись в Петербург, поступил в Императорское училище правоведения на юридический факультет.
Отныне голову студента украшала треуголка, а торс плотно облегал щегольской темно-зеленый мундир с желтыми петлицами и обшлагами. Из-за вольной расцветки правоведов прозвали чижиками, позже к ним прилипла еще и кличка «пыжики», поскольку зачастую они вели себя надменно и вычурно. Многие из них ходили в кабак возле Фонтанки, где, конечно, часто выпивали. Так и родилась знаменитая фраза: «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!» Причем выпивохи посмеивались над Алехиным, который в этом смысле им сильно уступал. Весь его пыл по-прежнему устремлялся на шахматы.
Это потом смута, раскачавшая страну, надломила Алехина, но тогда у него имелась цель. В столице уже проводился шахматный турнир его имени: юноша начал много гастролировать и впечатлять зарубежных спецов. Некоторые гуру, видя глубину комбинаций Алехина, уже вполголоса называли его будущим чемпионом мира.
«Такого интересного партнера, как Алехин, я не встречал за всю свою жизнь, – рассказывал Григорий Левенфиш, часто игравший с ним в то время. – Действовал Алехин с большим нервным напряжением, беспрерывно курил, все время дергал прядь волос, ерзал на стуле. Но это напряжение удивительным образом стимулировало работу мозга. Он обладал феноменальной шахматной памятью. Но не менее удивляла его рассеянность. Много раз он оставлял в клубе ценный портсигар с застежкой из крупного изумруда. Через два дня мы приходили в клуб, садились за доску. Появлялся официант и как ни в чем не бывало вручал Алехину портсигар. Алехин вежливо благодарил».
В 1914-м он выпустился с высокими оценками. Когда все студенты готовились к экзаменам, Алехин в Петербурге вел борьбу с Эмануэлем Ласкером, действующим чемпионом мира, и Хосе Раулем Капабланкой, следующим королем. Они, и только они, опередили его на этих представительных состязаниях, что позволило Алехину стать гроссмейстером. Чуть позже он получил диплом о высшем образовании и титул штабс-капитана.
Молодые люди шли по узенькой, мощеной петроградской улочке (столицу переименовали), наслаждаясь только что отыгранными партиями. Свежие следы досочных баталий все еще обжигали самолюбие Алехина, не любившего терпеть поражения. Но он тщательно маскировал эмоции и держался как истинный аристократ.
Дамы, мельком осматривая его непослушный рыжий чуб, слегка оттопыренные уши, слишком обыкновенное лицо с несколько резковатыми, заостренными чертами, и холодные, лишенные всякой заинтересованности голубые глаза, быстро переключались на спутника правоведа. А тот оказался нетипичным и ярким: смуглое, смазливое лицо, растянутые в игривой улыбке чувственные губы, элегантный костюм, подчеркнутый красным галстуком, иностранные манеры общения. Хосе Рауль Капабланка уже получил титул «чрезвычайного и полномочного посла правительства Кубы во всем мире», но главной целью его российских гастролей, конечно же, оставались шахматы.
Капабланка был старше Алехина на четыре года, но складывалось впечатление, что именно он был юнцом в этой паре. Кубинец торопливо объяснял на ходу что-то фундаментально-шахматное, но в какой-то момент мог преобразиться, снять котелок перед дамой в пышном платье, наградить сочным комплиментом, от которого лицо ее густо алело, а затем, похлопав Алехина по плечу, продолжить разговор на прерванном месте.
И даже меланхоличный Алехин, не впускавший в душу никого стороннего, постепенно в обществе экспрессивного гостя преображался, и на его лице проклевывалось нечто, похожее на улыбку.
- Вы превосходны в дебютах, но, кажется, неосновательны в миттельшпиле и откровенно слабы в эндшпиле, – анализировал Капабланка, когда они сидели друг против друга в антракте спектакля по Чехову, не в силах противостоять желанию обсуждать шахматы. – Мне думается, проблему вполне можно конкретизировать. Стремясь изобретать нечто острое на доске, вы забываете, что для того нужна основа, фундамент. Латайте прорехи, готовьте броню, и только потом кидайтесь в кавалерийские атаки, иначе хладнокровные противники спокойно насадят вас на пику. А впрочем, не мне вас учить. Я вижу, что вы по-прежнему озарены магией Чигорина, его изящными дебютами, его смелостью, порой безрассудной. Не буду сбивать ваш пылкий шахматный настрой.
Алехин, слегка опустив голову, выслушал откровенное признание кубинского друга, затем робко заглянул ему в глаза и сделал ответное, чистосердечное:
- А я еще никогда не видел такого превосходного шахматиста! Вы принимаете столь быстрые решения во время игры, что больше похожи на браунинг, и пули ваши смертоносны. Когда вы дали всем петроградским мастерам фору 5-1 в быстрых шахматах, а потом сразили их, будто зеленых юнцов, я, признаться, подумал... Что нет такой силы, которая в будущем способна смести вас. А то, что вас опередил на турнире Ласкер, я считаю недоразумением. Вы очень скоро способны стать чемпионом мира.
Последние слова Алехин произносил стесненно, опасаясь, что может предстать в глазах гостя подхалимом, но Капабланка только еще шире улыбнулся и, услышав шум на вновь ожившей сцене, отвлекся, и сам того не заметил, как улыбка еще долго теплилась на его лице. Алехин же, созерцая очередную чеховскую драму, был привычно мрачен, и в своих фантазиях снова и снова возвращался к сданным Капабланке партиям, рассматривая иные, более перспективные варианты их развития. И каждый раз видя новые, очевидные решения, досадливо махал рукой. Он ведь тоже хотел однажды примерить шахматные регалии.
В 1914-м, когда Алехин ехал на международный турнир в Мангейме, все его мысли были только о победе. Но с этого дня он превратился в обреченного на вечные страдания персонажа чеховского произведения. Судьба, до того благоволившая шахматисту, всучила его в руки Черту.
К тому времени когда Александр Алехин прибыл в Мангейм, боснийский серб Гаврило Принцип уже убил австро-венгерского эрцгерцога Франца Фердинанда.
Политическая обстановка накалялась, Германия пообещала помощь Австро-Венгрии в случае войны с Сербией, и тогда Россия должна была неумолимо вступиться за братьев-славян. Страны начали мобилизацию войск, Европа оказалась на грани массовой бойни.
Алехин зашел в зал, где проводили партии, всего за два часа до старта соревнований. Его могло там и не оказаться – единственным условием участия было... отсутствие Капабланки. Он уже твердо видел в нем будущего чемпиона мира, а не в Ласкере, и, трезво оценивая свои силы, не хотел выступить хуже кубинца. Это было бы плохо для его портфолио.
Капабланка не приехал, и Алехин орлом спикировал на противников, разбираясь с ними стремительно. Пока австро-венгерская тяжелая артиллерия расстреливала Белград, а Николай Второй отправлял экстренную телеграмму германскому императору Вильгельму, Алехин побеждал, прочно закрепляясь на первом месте в таблице.
1 августа Германия объявила войну России, и на территории Европы началась мясорубка: впервые было применено газовое и химическое оружие, на полях сражений появились танки. Алехин узнал, что дальнейшее участие в турнире невозможно. Москвичу вручили 1100 марок, положенных за первое место. А затем посыпались приключения.
«Нет слов, чтобы описать весь спектр моральных и физических унижений, которым я тогда подвергся, как и многие мои коллеги», – рассказывал Алехин газете «Вечернее время».
Неприятности начались с ареста – шахматист навестил больную мать в Висбадене, и его повязали прямо на станции. После допроса он вернулся в Мангейм, где уже проходили стихийные демонстрации.
«Каким-то чудом я добрался до отеля и лег спать, но спустя уже два часа в дверь замолотили, и я проснулся, – вспоминал Алехин. – Детектив зашел в комнату и в грубой форме потребовал, чтобы я немедленно прошел с ним. Он даже не позволил мне приличным образом одеться».
Вскоре Алехин оказался в камере вместе с другими русскими шахматистами. К ним подбрасывали подозрительных типов, которые внимательно слушали их разговоры. Под утро за Алехиным пришел шеф полиции – в газетах была напечатана компрометирующая фотография: русский шахматист в «военной форме» (на самом деле студенческой).
«Меня отвезли в какие-то бараки и передали военному. Потом меня определили в подвал, где я провел сутки. Мне дали что-то, похожее на еду, но это не стала бы есть даже собака. В конце концов пришел полковник и спросил, кто я такой. Узнав, что я русский шахматист, который играл на турнире в Мангейме, он объявил, что я свободен».
Очень быстро всех русских шахматистов собрали и заявили, что те из них, кто здоров, поедет в Баден-Баден. Но в итоге их повезли в Раштатт, где располагалась старая военная база.
«Только представьте, как мы были удивлены, когда солдатам в вагонах приказали зарядить ружья, после чего нас парами стали выгонять на платформу, – возмущался Алехин. – К каждому приставили по двое солдат. Нам приказали поднять руки, не обращая внимания на тот факт, что у каждого были с собой сумки и другие вещи. Кое-кто вскоре уже не мог держать руки поднятыми, они сами опускались. Тут же весь кортеж остановился, солдаты начали бить прикладами тех, кто опустил руки. Меня тоже ударили сзади по ноге, отчего образовалась рана. Она кровоточила всю ночь, и даже сейчас у меня большой шрам на ноге».
Сутки Алехин провел в военной тюрьме, где его и других обвиняли в шпионаже и даже пригрозили расстрелом. Но затем перевели в гражданскую тюрьму, там они пробыли еще две недели.
«Все наши вещи были конфискованы. Условия содержания оставались ужасными. Снова нас кормили хуже, чем собак. Кроме того, нас заставляли регулярно ходить по крохотному дворику, и мы шагали в ряд, словно находились на цирковой арене. Мы целиком были во власти наглого тюремщика, бывшего солдата, который постоянно издевался над нами. Однажды, когда у нас была прогулка, ему показалось, что я улыбнулся. За это меня поместили в одиночную камеру, где продержали три дня. Он говорил, что будет держать меня там столько, сколько захочет».
Алехин развлекал себя слепыми партиями с другими арестантами. А после всех тюремных унижений последовала поездка в Баден-Баден на очередной допрос, и только после этого Алехина и остальных отпустили, позволив жить в гостиничных номерах, но – под наблюдением полиции.
«Здесь мы провели еще четыре с половиной недели. Строгость, которую к нам проявляли, была невыносима. Например, меня оштрафовали за то, что я сидел в гостинице и играл в шахматы, громко разговаривая и смеясь возле открытого окна, что нарушало чей-то покой. В газетах появились публикации с призывом устроить погром русских в Баден-Бадене, поскольку нас тут скопилось слишком много. Появились требования выслать нас в Восточную Пруссию, чтобы мы осушали там болота. Наглость немцев достигла такого масштаба, что в дни побед, о которых «услужливо» сообщало новостное агентство Wolff, они вывешивали свои флаги из окон наших номеров!»
В конце концов появился приказ освободить тех, кто не подлежит призыву на военную службу. Больным назначили медобследование.
«Я тоже к нему приготовился, отказавшись на несколько дней от еды. Пришлось убеждать доктора, что я при смерти, и тогда мне выдали долгожданное разрешение на поездку в Швейцарию. Насколько я знаю, из десяти русских шахматистов еще только двум разрешили уехать – Сабурову и Богатырчику».
Пока Александр Алехин подвергался издевательствам в Германии, тяжко приходилось и его родителям. Они прибыли в Висбаден, где необходимо было пройти курс лечения Анисье Ивановне. По одним данным, мать Алехина была морфинисткой, по другим – страдала от алкоголизма, по третьим, у нее обнаружили рак. Из-за начала войны супругов еще и интернировали.
Долгое время Алехин-старший боролся с немецкими бюрократами, которые с подозрением относились к высокопоставленному политику из вражеской России – супругам все же удалось перебраться в Базель. Увы, лечение не помогло, и спустя год Анисья Ивановна скончалась в возрасте 46 лет после продолжительной и тяжелой болезни.
Алехин, зарядившись негативными эмоциями по отношению к Германии, не пощадившей даже его больную матушку, возжелал отомстить вражеской империи за все страдания. Он не проходил в регулярную армию по состоянию здоровья (сердечные проблемы), однако были и другие способы.
Фабриканты Прохоровы организовали в одном из своих просторных особняков лазарет для раненых, за что получили поощрение от Красного Креста. Как писал Юрий Шабуров, шахматист решил тоже подвизаться. Он стал сотрудником Комитета по оказанию помощи одеждой и всем необходимым больным и раненым воинам, увольняемым на родину.
В свободное время Алехин, само собой, много играл, в основном посещая Московский шахматный кружок (Петроград он покинул после окончания университета), не брезгуя проводить партии и с любителями. «Даже среди слабых шахматистов встречаются такие, которые в нужную минуту находят правильный план, хитрую защиту, необычайный маневр, наводят этим мастера на новые идеи…. Своими ошибками они дают ему случай поупражняться в остром использовании промахов противников», – объяснял эту привычку сам Алехин.
Гонорары за сыгранные партии он неизменно переводил шахматным соратникам, оставшимся у немцев в плену.
Но Алехину хотелось лично побывать в горячих точках, поэтому он подал просьбу о добровольной командировке на Галицийский фронт, желая стать там командиром одного из мобильных отрядов Красного Креста.
«Он самоотверженно оказывал помощь раненым, часто под неприятельским артиллерийским и пулеметным огнем, – писал Юрий Шабуров. – Его мужество было отмечено двумя Георгиевскими медалями. А когда Алехин вынес с поля боя раненого офицера, ему вручили орден Святого Станислава. Он был дважды контужен разорвавшимися поблизости снарядами, и после второй, тяжелой контузии в спину его поместили в госпиталь в городе Тарнополе».
Однако другой биограф шахматиста, Сергей Ткаченко, просмотрел «Именные списки раненых и больных воинов, находящихся в госпиталях и лазаретах» за 1916 год и не нашел упоминания о пребывании в них Алехина. Кроме этого, Ткаченко утверждает, что не встретил ни одного наградного списка, где фигурировала бы фамилия шахматиста. Историк предположил, что «Алехин чуток приукрасил свои фронтовые подвиги и ранения, что вполне объяснимо и понятно. Теперь он смело мог смотреть в глаза москвичей, ибо и он хлебнул фронтового лиха, и даже рисковал жизнью, спасая раненых...».
В этом одна из главных особенностей личности Алехина – слишком много темных пятен, которые как ни пытаются подсветить биографы, редко получается убедительно.
В 1917-м царская Россия пала, события развивались по тяжелому для простого народа сценарию. Если раньше кровь текла рекой из-за войны с иностранцами, то теперь зарождалась крепкая внутренняя междоусобица.
Титулярный советник Алехин уже после февральской революции понес существенный урон, лишившись работы в правовом отделе Министерства иностранных дел. А в мае 1917-го скончался его отец в возрасте 60 лет. Его, как и супругу, допекла неизлечимая болезнь.
Александр Алехин в 24 года остался круглым сиротой, в эпоху глубочайшего кризиса. А в октябре грянула социалистическая революция, и народ огромной страны раскололся. Появились белые, красные, иные силы.
Гроссмейстер из Москвы продолжал штамповать победы на турнирах, но голова его была отяжелена совсем другим – неясные перспективы подтачивали нервную систему, невозможность строить долгосрочные планы расхолаживала, не находилось ничего постоянного, все казалось эфемерным, рыхлым. В отчаянии он покинул более-менее благополучную Москву (там, правда, уже свирепствовал голод) и отправился сначала в нестабильный Киев, а оттуда – в охваченную пламенем бесконечных конфронтаций Одессу. Там он играл в шахматы уже просто ради выживания, поскольку средств, не реквизированных новой властью, почти не осталось. Вероятно, он задумывал побег из страны, где события развивались по слишком непредсказуемому сценарию.
Алехин прибыл в Одессу, когда из города только-только уходили австрийцы. Затем там показались солдаты Антанты, по улицам прошлись французы, англичане, сербы и греки. Они прикрывали белую Добровольческую армию, свергнувшую самостийников.
Французы взяли Одессу под покровительство, назначив белого генерала Алексея Гришина-Алмазова военным губернатором, но положение его было марионеточным. Он организовал оборону города от наступавших войск Красной Армии, с одной стороны, и от вооруженных сил Украинской народной республики, с другой. Были проблемы и внутренние. На него совершали покушения, в городе устраивали бунты преступные группировки, местный авторитет писал ему: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». В марте его отстранил от руководства городом французский военачальник Франше д’Эспере.
А в апреле 1919-го в Одессе вновь все перевернулось с ног на голову! Французы отказались от прежних обязательств и вывели войска. Советская власть бескровно вернулась в портовой город.
Сразу же был поставлен ультиматум перед местной буржуазией: или вы собираете 500 миллионов рублей, или... Эта сумма была, конечно, неподъемной. Чекисты в кожанках с маузерами уже начали рыскать по улицам в поисках врага. Начались бесконтрольные погромы, мародерство, аресты.
Кем же для новых властителей Одессы представлялся Александр Алехин? Ярко выраженным антисоветским элементом: потомственный дворянин, титулярный советник, сын члена Государственной Думы, помещика и фабрикантки. Одного пункта из этого перечня было вполне достаточно, чтобы любой донос обернулся арестом, а то и расстрелом.
По одной версии, какой-то клеветник и довел Алехина до тюрьмы. По другой, шахматист жил в номере, где раньше находился английский шпион – он якобы устроил там тайник с секретными документами, который и обнаружили чекисты.
Красные сразу приступили к жестким чисткам – расстрельные списки пополнялись ежечасно, людей пускали в расход. Появлялись слухи, что среди палачей затесались настоящие звери.
Алехин не успел бежать, да и не особо стремился, как будто пустил все на самотек. Его повязали в апреле, прямо во время шахматного турнира. Николай Сорокин, игравший за соседним столиком, стал свидетелем ареста. Вошел человек, показал документ с печатью «УССР. Одесская чрезвычайная комиссия», и сразу же устремился к Алехину, потребовав пройти с ним. Но шахматист захотел доиграть партию. Чекист лишь ухмыльнулся в ответ, прекрасно понимая, что тому некуда деваться. Как только партия закончилась, конвоир доставил пленника в мрачное здание на Екатерининской площади. После короткого разговора Алехина бросили в тюремную клетку.
В 1914-м угрозы смертной казни от немцев казались интернированному шахматисту бравадой, однако теперь все обстояло иначе. Новой власти не нужны были потенциальные штрейкбрехеры с сомнительным прошлым – из-за глубочайшей паранойи врага видели в каждом: шпиона Антанты, редиску-оборотня (сковырнешь красного, тут же появится белое нутро), петлюровца... В итоге Алехина вписали в один из наскоро скроенных расстрельных списков.
Говорят, стреляли в Одессе тогда много и охотно. Согласно воспоминаниям чекиста Николая Мера, зачастую это делали... китайцы, некогда дешевая рабочая сила, завезенная в империю для подъема индустрии. После падения царской власти заезжим рабочим нашли новое применение. Из них в Одессе якобы был сформирован «отряд палачей» – комендантский взвод ЧК, который и занимался массовыми казнями. Ночью во дворе убийцы заводили мотор машины, чтобы глушить звуки выстрелов, выводили приговоренных, заставляли их снимать всю одежду, и под конец расстреливали. По данным спецкомиссии, созданной по приказу командующего Добровольческой белой армией Антона Деникина, только летом 1919-го одесские чекисты ликвидировали около 1 500 человек.
Алехина могло спасти только чудо.
Москвича уберег от расстрела чемпион Одессы по шахматам Яков Вильнер, работавший делопроизводителем юротдела Ревтрибунала. Ему приносили расстрельные списки, и в одном из них он увидел фамилию Алехина. Шахматист приходился ему другом, а его брат Алексей печатал о Вильнере статьи в «Шахматном вестнике».
Яков Семенович ничего не решал, поэтому отправил телеграмму председателю Совнаркома Христиану Раковскому, с которым был знаком. «К счастью, Раковский слышал о шахматном гении Алехина и немедленно связался по прямому проводу с Одесским ЧК, – приводит слова Федора Богатырчука писатель Сергей Ткаченко в своей книге «Спаситель Алехина». – Из дальнейшего достоверно известно только одно: Алехин в ту же ночь был освобожден и отправлен в распоряжение товарища Раковского. Возможно, что Алехин ни о приговоре, ни о последующих перипетиях даже не знал, ибо пролетарская Немезида просто стреляла в затылок осужденных, не заботясь о предварительном оглашении приговора».
Известно, что Раковский приезжал в Одессу с 20 по 23 апреля, тогда же могла состояться и его встреча с Александром Алехиным. Именно Раковский принял энергичное участие в его спасении, а вовсе не Лев Троцкий. Согласно легенде, которую однажды не стал опровергать сам Алехин, председатель Реввоенсовета РСФСР зашел к арестанту в камеру, сыграл с ним партию, а потом приказал его помиловать. Вот только Льва Давидовича в то время в Одессе не было...
По еще одной версии, вопрос жизни или смерти любого арестанта решали несколько человек, которые должны были единогласно проголосовать за казнь, и якобы один из них, узнав шахматиста Алехина, воспротивился.
Наконец, есть еще одно предположение. В Одессу Алехин ехал, спросив разрешения у члена Всеукраинского ревкома Дмитрия Мануильского, и когда шахматиста допрашивали, он упомянул эту фамилию. Проверив его слова, чекисты открыли дверь тюремной камеры и выпустили его на свободу.
Версий спасения Алехина много, но самой достоверной кажется та, которую озвучил Федор Богатырчук. А вот что говорил сам шахматист в интервью «Новой заре»: «В бытность мою в Одессе я был арестован большевиками и заключен в подвалы чеки. Большевики нашли у меня какую-то иностранную переписку, и это было достаточным поводом для предъявления мне обвинения в шпионаже в пользу Антанты. В отношении меня пришло предписание из Москвы расстрелять только в том случае, если будут обнаружены серьезные и действительные улики. Таковых в конце концов не оказалось, и я был выпущен на свободу».
По данным Сергея Ткаченко, после спасения шахматиста устроили на работу в иностранный отдел Одесского Губернского исполнительного комитета. Злые языки приписывали ему последующее участие в «красном терроре». Якобы это послужило причиной его поспешной поездки в Москву, когда советская власть в Одессе зашаталась в виду наступления армии Деникина. Мол, узнав, что он успел натворить после освобождения, его поставили бы к стенке уже белые.
К сожалению, подробных сведений о том, чем именно занимался в Одессе Алехин до отъезда в июле 1919-го, нет.
В Москве Алехин поселился в квартире у сестры Варвары в Леонтьевском переулке. Часто к девушке ходили актеры, среди них была ученица Станиславского Алиса Коонен, так что вскоре младшего брата Варвары вновь заинтересовало лицедейство. Тонкая нервная система шахматного гения иногда требовала выпуска пара, а сцена вроде бы давала такую возможность.
Алехин поступил в Государственную студию киноискусства (будущий ВГИК). И во время вступительных экзаменов познакомился с Сергеем Шишко, который в 1955-м написал о нем очерк для журнала «Шахматы в СССР».
«Я столкнулся лицом к лицу с молодым человеком, лет двадцати пяти. Это был довольно высокий, худощавый, слегка рыжеватый блондин с легкими веснушками. Во время экзамена в студии он сел в кресло и открыл книжку. Я стал наблюдать за ним и невольно обратил внимание на то, что глаза читающего вовсе не скользят по строчкам, а остаются прикованными к одной точке. На один момент незнакомец опустил руки, и я увидел, что он держит миниатюрную карманную шахматную доску, на которой не было, впрочем, ни одной шахматной фигурки, что меня крайне поразило».
Позже, когда Шишко разглядел в новом знакомом великого Алехина, тот неожиданно заявил ему: «Шахматы я оставил и, вероятно, больше к ним не вернусь».
Но довольно быстро Алехин начал себя вести точно так же, как в Поливановской гимназии. Он отстранился от всех, не реагировал на искрометные шутки или интересные рассказы, погружаясь исключительно в себя, расчерчивая в голове новые комбинации.
Его единственная и главная любовь в жизни, шахматы, легко побеждала новое увлечение. Эта угрюмость, скрывавшая на самом деле нескончаемый внутренний диалог о шахматах, нараставшая апатия к учебе, не могли не сказаться на его актерской игре: «Алехин был скуп на слова, замкнут и нелюдим. Помню, как-то на занятиях педагог поручил Алехину исполнить роль словоохотливого, беспечного и веселого парня, про которого можно сказать: «душа нараспашку». Парень этот со звонким смехом подшучивает над товарищем, дружески похлопывает его по плечу. Ничего хорошего из этого эксперимента не получилось. Природная скованность Алехина связывала все его жесты, делала их фальшивыми».
Вскоре Алехин пригласил Шишко к себе в квартиру, где проживал с супругой Александрой Батаевой, работавшей делопроизводителем. Она была намного старше Алехина. Их брак продержался всего год. Существует легенда, что до Батаевой Алехин женился на таинственной баронессе Анне фон Сергевин, и у них якобы даже родилась в Петербурге дочь Валентина, но вскоре пара рассталась, и Сергевины перебрались жить в Австрию.
С тех пор встречи Шишко с Алехиным стали регулярными. «Мы часто говорили и спорили на разные темы и по различным вопросам, – вспоминал Шишко. – В своих высказываниях Алехин был лаконичен и сдержан, но это не мешало мне, как его постоянному собеседнику, распознать в нем без особого труда человека солидной эрудиции во многих областях человеческого знания. Алехин основательно знал языки древне-классические, владел несколькими новыми языками, уверенно ориентировался в истории, на уровне профессионала владел юридическими науками, хорошо знал произведения мировой художественной литературы. Следует добавить к тому же, что он любил музыку и живопись, не был чужд увлечению физической культурой (коньки, плавание, велосипед, теннис).
И все же, несмотря на все это, Алехина вне шахмат я представить себе не мог! Он был предан своему искусству с полным отказом от личной жизни и личных радостей, был предан всем своим существом и безоговорочно. Помню, именно в эти дни Алехин как-то поведал мне о том, что с его стремлением завоевать «шахматную корону» связано, прежде всего, желание показать, что творческие возможности шахмат еще далеко не исчерпаны, что можно играть лучше, чем это принято думать, исходя из оценки игры Капабланки, как шахматиста уникального класса и непогрешимого (якобы) стиля».
Уже в декабре 1919-го Алехин уволился из Государственной школы кинематографии. Их общение с Шишко прервалось навсегда.
Спустя годы, уже в эмиграции, шахматист попробует силы в Голливуде, но тогда это тоже окажется лишь мимолетной вспышкой.
В 1920-м Алехин снова едва не умер – его сразил сыпной тиф, когда он отправился на службу в Военно-санитарное управление Харькова. Укушенный вошью, шахматист расчесал пораженное место, и в его организм проникла смертельная инфекция.
От болезни, характерной для антисанитарии, во время Первой мировой погибло даже больше людей, чем непосредственно при ведении боевых действий. А в послереволюционной России за четыре года она унесла жизни 3 миллионов человек. Очевидно, Алехина лечить стали сразу, благо ему посчастливилось оказаться среди полевых врачей, и он быстро пришел в себя. Хотя нагрузка на больное сердце не могла не отразиться на его здоровье.
Едва оправившись, он уехал в Москву, чтобы работать по специальности. Юридическое образование пригодилось, он стал следователем Центророзыска.
Как пишет Юрий Шабуров, его коллегам поручали расследовать самые тяжкие уголовные преступления, совершаемые в стране, а их было немало. Но Алехин тихо-спокойно работал следователем дежурной части. И очень быстро начал развлекать сотрудников уголовного розыска шахматными партиями.
За недолгую работу (меньше года) он успел неплохо показать себя. Часто ему помогала исключительно точная память. Он мог проходить мимо кабинета, где коллеги вели допрос, мельком услышать, как человек называет свою фамилию, и тут же изобличить его во лжи. И лишь потому, что узнавал его по голосу, который слышал за два года до этого в военкомате.
«Вы готовились к медицинскому осмотру, на груди у вас был золоченый крестик на тонкой цепочке из белого металла, под ним была небольшая родинка», – четко вспоминал Алехин на глазах у коллег, раскрывших рты. Обнаружив у задержанного родинку, они тут же подняли архивы на подлинную фамилию этого человека, которую безошибочно выхватил из памяти Алехин, и быстро выяснили, что лжец оказался опасным рецидивистом, скрывавшимся от властей.
В 1964-м году в Риге вышел очередной выпуск журнала «Шахматы». Бывший сотрудник угрозыска поведал журналисту Панову историю о том, как Алехин раскрыл зверское убийство пожилых супругов, которых порубили топором ради наживы.
Следователи быстро схватили первого подозреваемого, который ошивался в друзьях у погибшего, часто наведывался к нему в квартиру и мог прикинуть, что же там можно украсть. При аресте в его доме нашли некоторые вещи убитых.
Однако начальник Центророзыска сомневался в причастности арестованного к преступлению. Вызвав Алехина, он предложил ему решить эту занятную «шахматную партию». И добавил, что, зайдя к обреченному на смерть в камеру, увидел, что тот преспокойно изучал шахматные партии Дюфреня, хотя на днях ему была уготована вышка.
Алехин пожелал помочь коллеге-шахматисту и отправился на место преступления. Зайдя в квартиру, он оценил обстановку. Зафиксировав расположение всех вещей в памяти, Алехин отправился в камеру и начал допрос.
Его смутила одна деталь, когда он разглядывал стену, где висели портреты, картины, фарфоровые тарелки. Он попросил приговоренного к расстрелу воспроизвести по памяти предметы, что были на стене. С этим не должно было возникнуть проблем, поскольку подозреваемый часто гостил у стариков.
Вскоре Алехин с арестованным сошлись на том, что одного предмета не хватало. Алехин сразу понял, что хозяин квартиры, инженер по образованию, любил симметричность, а на стене явно не доставало самого крайнего предмета, да и обои в том месте, где должна была висеть искомая вещь, оказались затемненными.
Арестант, хлопнув себя по лбу, вспомнил, что на этом самом месте должен быть портрет, изображавший сокурсников убитого инженера по Императорскому высшему техническому училищу.
Алехин поехал в училище, просмотрел списки выпускников, нашел нужный, выяснил, что из сорока двух инженеров в живых осталось шестеро. У пятерых было алиби, а шестого поймали с поличным, найдя у него золотые вещи и документы убитого.
Это был в прошлом владелец завода, ставший асоциальным элементом. Встретив сокурсника, пришел к нему в гости, остался на ночевку, потом узнал про парня, который часто наведывался к старикам, и тогда у него созрел план преступления.
«На память о золотой молодости он взял снимок, – объявил Алехин человеку, с которого благодаря его хлопотам сняли обвинение в двойном убийстве. – Как писал Достоевский: он был зол и сентиментален». Сами видите, раскрыть преступление было нетрудно!»
Есть и другая информация о работе Алехина – что с уголовным розыском он напрямую связан не был, и все подобные истории чудесных расследований лишь байки. А на самом деле он просто разыскивал людей, пропавших во время революции.
Вот что рассказал сам Алехин в интервью испанской газете в 1943-м: «Я написал много книг, и не только о шахматах. Например, я писал о криминалистике, потому что это моя специализация».
Работу в Центророзыске Алехину разрешили совмещать с исполнением обязанностей переводчика Коминтерна, куда он был зачислен в организационно-информационный отдел. К тому времени бывший узник одесской тюрьмы уже стал кандидатом на вступление в Российскую коммунистическую партию большевиков.
Казалось, альянс с новой властью зачтен, и впереди, как при коммунизме, гроссмейстера ждет лишь светлое будущее. Но уже совсем скоро Алехин эмигрирует.
Однако до этого москвич стал первым советским шахматным чемпионом. Была организована Всероссийская шахматная олимпиада, приравненная к союзному первенству. Алехин не проиграл ни одной партии, вторым стал Петр Романовский с отставанием в очко.
«Процедура награждения победителей Олимпиады состояла как бы из двух частей, – пишет Юрий Шабуров. – Вначале, в присутствии всех участников соревнования, Александру Алехину был вручен от устроителей Олимпиады почетный приз — китайские шахматы из слоновой кости на шарах. А затем все призеры, в порядке занятых мест, приглашались в отдельную комнату, где находились художественные серебряные предметы. Они были получены организаторами турнира в ломбарде из конфискованных ценностей, принадлежавших уехавшим за границу эмигрантам. Каждый призер сам выбирал понравившийся ему предмет».
Судьбоносной стала последующая встреча Алехина, уже чемпиона, со швейцарской журналисткой, социалисткой и суфражисткой Анной-Лизой Рюэгг. Он познакомился с ней в качестве переводчика Коминтерна.
Дама была обаятельной, незамужней, хотя и превосходила Алехина в возрасте на 13 лет. Уже через месяц после приезда швейцарка отправилась в Кремль на встречу с Лениным. Вождь благосклонно относился к гостье, которая за рубежом поддерживала доктрины Ленина и Троцкого.
Пока Анна-Лиза знакомилась с Советской Россией, 16 ноября 1920-го на Алехина вновь завели дело. Им занялась Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией . Опять до шахматиста добралось темное одесское прошлое, на этот раз в виде телеграммы: «У товарища Лациса от товарища Тарасова получена была подлинная расписка шахматиста Алехина от Деникинской контрразведки в бытность его в Одессе на сумму около 100 000 рублей. Сообщил бывший председатель ГЧК Одессы». За Алехиным, тогда еще следователем, стали наблюдать его же коллеги.
Алехин не догадывался, что теперь его жизнь снова оказалась в опасности. И вообще, с настроением у него было прекрасно. Зимой Анна-Лиза стала много колесить по городам Сибири, Урала и Центральной части России. В поезде 42-летняя женщина с радостью общалась с необычайно одаренным полиглотом Алехиным, узнавая его все лучше как человека, и то, что она в нем увидела, быстро породило в ней чувства.
Настроение Алехину испортил февральский допрос. Он категорически отрицал какие-либо денежные переводы от белых, а также заверял, что не был знаком ни с Лацисом, ни с Тарасовым. Унизительная процедура расшатала нервы чемпиона, и, возможно, твердо убедила его в том, что нужно уезжать. Алехин видел, насколько жестокой может быть карательная система в новой стране, и потому не мог рисковать.
А кроме того, жизнь в Европе приближала его к матчу за шахматную корону. Долгие шесть лет он не мог играть против сильнейших зарубежных коллег, к тому же, попросту не знал, каковы перспективы у шахмат в СССР.
15 марта 1921-го Алехин женился на Анне-Лизе. По данным Юрия Шабурова, новобрачные поселились в гостинице «Люкс» на Тверской. Через пять недель Алехин получил уведомление следующего содержания: «Народный комиссариат Иностранных дел не встречает препятствий к проезду в Латвию через Себеж гражданина Алехина Александра Александровича, что подписью и приложением руки удостоверяется. Заместитель Народного Комиссара Карахан».
Алехин взял с собой совсем немного вещей, а главным напоминанием о родине, с которой он расставался навсегда, была императорская ваза.
Анна-Лиза Рюэгг поехала в родной Винтертур, тогда как Алехин предпочел Париж. Со временем напряженность в их отношениях только нарастала, даже несмотря на рождение в 1921-м сына Александра, воспитанием которого занялась мать.
Они развелись в 1926-м, поскольку швейцарка была чрезмерно эмансипирована, больше занимаясь общественной жизнью, чем обустраивая личную. Она рано умерла, а 13-летний сын перешел к опекунам, которым Алехин, сам слишком занятый для воспитания, переводил деньги.
Но вернемся в 1921-й. Вскоре после приезда Рюэгг домой в газете New York Times вышла статья, в которой сообщалось, что швейцарка пребывала в шоке от русской действительности. Еще недавно она восхищалась тем, что происходило в России, но изучив все лично, оказалась крайне раздосадована:
«На публичном собрании в Швейцарии она заявила, что, когда опрашивала россиян, считают ли они себя коммунистами, те отвечали: «Нет, мы уважаемые люди». Она не встретила ни одного здорового ребенка в российских детских домах, которые специально там обходила.
По ее словам, воровство стало жизненной необходимостью в России: «Воруют даже продукты питания в детских домах. Все благотворительные организации, которые занимаются спасением детей или облегчением их страданий, должны быть осторожны – нельзя позволять коммунистам раздавать еду.
Люди, имеющие достаточно денег, живут там в отелях и позволяют себе есть масло и другую питательную пищу, тогда как фабричные рабочие получают полфунта неудобоваримого хлеба и строго нормированные порции воды ежедневно».
Можно было ожидать и от Алехина каких-то скорых политических заявлений. Все-таки он уехал из страны, которая полностью преобразилась, где конфисковали богатства его семьи, а самого Алехина едва не расстреляли. Было интересно узнать, что же он о ней думает, тем более в Париже его окружали русские эмигранты, видные политические, военные и культурные деятели, бежавшие от нового режима, и его не принимавшие.
Но в дальнейшем Алехин будет крайне осторожен в публичных высказываниях, понимая, что родина не простит ему критики. Его считали шахматистом, временно покинувшим страну, возвращаться никто не запрещал. Однако все могло измениться, и Алехин очень этого опасался.
И все же иногда позиция проскальзывала, пусть и между строк. Например, вскоре после переезда, в 1921-м, он написал в книге «Шахматная жизнь в Советской России»: «В 1919 году в Москве узнали о смерти молодого и подававшего большие надежды мастера Александра Моисеевича Эвенсона, который был расстрелян отрядами генерала Деникина при их отступлении из Киева, так как он, с одной стороны, был ответственным советским служащим… и, с другой стороны, имел несчастье быть евреем».
Кто-то видел в этой фразе политический подтекст и гражданскую позицию, кто-то – лишь огромное сожаление в связи с тем, что погиб талантливый шахматист, которому отдавал должное сам Капабланка. При этом Эвенсон был следователем военно-революционного трибунала в Киеве, а значит, мог быть запятнан в чистках...
Позже политические взгляды Алехина стали более выпуклыми, хотя он и всячески избегал обозначать свою конкретную позицию.
В 1921-м кубинец Хосе Рауль Капабланка стал чемпионом мира. Эмануэль Ласкер всячески манкировал титульной встречей, заявляя, что добровольно отдает звание молодому Капабланке, который, по его словам, и без всякого матча заслужил инаугурации. Сам он, разгромив однажды Стейница, владел титулом 27 лет.
Немец знал, что в тропической, душной Гаване ему будет крайне тяжело оказать достойное сопротивление претенденту. Капабланка был на 20 лет моложе, его переполняло желание раздавить престарелого противника.
И Ласкера принудили-таки расстаться с титулом по всем правилам. Он не выиграл ни одной партии в чемпионском матче! Жара сделала свое дело – Ласкер много ошибался, делал зевки, и когда у него появился туман перед глазами, вынужден был сдаться по рекомендации врача. Но Капа, скорее всего, был бы сильнее и без помощи солнца.
У кубинца не обнаруживалось явных слабых мест, он всегда действовал как машина. Чтобы разбить его позицию, требовались исключительные качества. Ими как раз и обладал Алехин. Если другие видели в Капабланке игрока без изъянов, то Алехин, постепенно подбираясь к чемпионскому матчу, тщательно анализировал его сильные и слабые стороны. И незадолго до поединка отметил, что кубинец излишне осторожничал в дебютах, был безусловно хорош в миттельшпиле (за исключением того, что чрезмерно полагался на интуицию), и в эндшпиле обладал грубоватой техникой, не стремясь ее совершенствовать.
Алехин быстро вернул форму, активно включившись в международные турниры. И хотя Капабланка неизменно его побеждал или в худшем случае играл с ним вничью, эмигрант начал регулярно вызывать кубинца на дуэль лучших шахматных умов. На лондонском турнире 1922 года, где Алехин и Капабланка сыграли вничью, чемпион наконец назвал условия, среди которых было маловыполнимое: 10 000 долларов призового фонда, который должен обеспечить претендент. По тем временам просто гигантские деньги.
У Алехина их не было, но он начал накапливать, проводя бесконечное количество показательных выступлений. При этом москвич все больше поражал современников партиями, полными глубины и эстетики. Его нервический настрой, кипучая работа мысли, которая подчеркивалась порывистыми движениями, очень ценились зрителями. Возле стола, где играл Алехин, было всегда людно, зрители ждали от него магии, и он находил ее в избытке.
В 1923-м Алехин окончательно переехал в Париж. А вскоре пересек океан и повторил трюк Пильсбери, только уже на его территории – сеансы игры русского мастера вслепую произвели в США фурор.
Оттягивая чемпионский матч, Капабланка загонял себя в угол. Алехин год от года становился сильнее, а поединок все равно был неотвратим.
Об игровых преимуществах Алехина над остальными в интервью Барскому любопытно сказал Владимир Крамник, изучавший его партии: «Алехин делал ставку на динамику, и в этом направлении, наверное, он является первооткрывателем. Он показал, что можно – соблюдая, конечно, основные позиционные принципы – полностью ставить партию на рельсы динамики. Не искать долгосрочные преимущества, а начинать с первых же ходов плести своеобразную сеть, каждым ходом создавать угрозы, нападать».
В 1925-м на парижском балу Алехин познакомился с генеральской вдовой Надеждой Васильевой (на французский манер – Надин).
Она была очарована высоким блондином, о котором все только и говорили. Вскоре влюбленные зажили в гражданском браке, присмотрев для себя квартиру на Круа-Нубер. И вновь женщина Алехина была существенно старше. Разница в возрасте составляла 19 лет (!), в чем однажды призналась дочь Надин от первого брака Гвендолина Изнар (были разные данные о дне рождения Васильевой).
«Надежда Семеновна была родом из очень богатой семьи, говорила выспренно и одевалась вульгарно, обвешивая себя с головы до ног драгоценностями», – такой нелестный портрет нарисовал шахматист Геннадий Сосонко, когда давал характеристику Надин.
Однако она оказалась верной женой и окружила Алехина заботой, целиком взяв на себя бытовую рутину. Надин попыталась сделать все, чтобы Алехин не стал горевать из-за отсутствия по-настоящему близких ami – на крепкую дружбу русский эмигрант не мог тратить энергию, которую направлял исключительно на шахматы.
В том же году, как пишет большинство биографов шахматиста, Алехин защитил диссертацию на ученую степень доктора права по теме: «Система тюремного заключения в Китае». Правда, согласно британской энциклопедии The Oxford Companion to Chess, он не окончил обучение и не защитил диссертацию, но, тем не менее, с 1925 года охотно добавлял к своей фамилии слово «доктор».
Советский Союз ревностно следил за человеком, который достигал успехов на чужой территории. Некоторое время его считали «всего лишь» выездным, но недовольство его европеизацией росло.
Состоялось экстренное собрание Исполбюро Всесоюзной шахматной секции. Вообще-то его основной повесткой стало резонансное решение Ефима Боголюбова выйти из-под советского подданства и представлять интересы Германии (в 1914-м он был интернирован в Мангейме вместе с Алехиным и остался жить там, хотя и возвращался домой на несколько лет). Формальной причиной для принятия немецкого гражданства стал отказ фашистского правительства Бенито Муссолини выдать Боголюбову въездную визу на крупный турнир в Италии из-за советского паспорта. Это настолько разозлило шахматиста, что он пошел на крайние меры.
В постановлении бюро, где основательно прошлись по Боголюбову, зацепило и имя Алехина. Вот выжимка из документа: «Считая, что гражданин Боголюбов, пойдя по стопам Алехина и явившись не первым, а может быть, и не последним ренегатом, сам поставил себя вне рядов шахматной организации СССР – Шахсекция постановляет: лишить гражданина Боголюбова звания шахматного чемпиона СССР и исключить его из числа членов организации СССР.
Шахсекция никогда не смотрела на шахматы только как на чистое искусство – тем более, только как на спорт, – и такой же строгой принципиальной выдержанности требовала от всех своих членов и организаций. Вот почему она не сочла возможным вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве, считая этого мастера чуждым и враждебным советской власти элементом…».
В 1925-м Москва действительно приняла крупнейшие международные соревнования, которые посетил сам Капабланка, и неучастие Алехина было афишированием его неугодности.
Обличительный текст, вероятнее всего, попался на глаза Алехину лишь в начале 1927-го, когда во Францию доставили советские шахматные журналы. Это был крепкий удар по его самолюбию – должно быть, в качестве ответной меры он принял французское гражданство, показав, что не потерпит давления.
Алехин все-таки получил повод для радости, когда завоевал право на матч за шахматную корону. В 1927-м он отправился в затяжное турне по странам Латинской Америки и настолько очаровал всех игрой, что правительство Аргентины согласилось обеспечить финансовую сторону.
В преддверии битвы века крайне любопытной стала серия партий Алехина с голландцем Максом Эйве, который неожиданно оказал фавориту яростное сопротивление, хотя и уступил. Именно тогда впервые появились подозрения в том, что Алехина тянет к возлияниям. Вот что писал о тех событиях Уильям Уинтер: «Возможно, Алехин не был целиком готов к этой встрече, поскольку излишне пользовался благами голландского гостеприимства, но ничто не может умалять превосходную игру Эйве».
38-летний Капабланка к чемпионскому матчу (до 6 побед) в Буэнос-Айресе обрел репутацию исключительно сильного, сверхточного шахматиста, способного выуживать максимум из самого пустяшного позиционного преимущества. Поразительный факт – за 10 лет до встречи с Алехиным кубинец на представительных турнирах проиграл всего три партии: чехословаку Рихарду Рети и двум советских оппонентам, Александру Ильину-Женевскому и Борису Верлинскому.
Однако Капа при этом мало уделял внимания аналитической работе, почти не изучая соперников. Он всегда больше полагался на то, что рука, поднятая над доской, сама возьмется за нужную фигуру и продолжит партию в выгодном направлении. В этом была не только его сила, но и недостаток – он все чаще позволял себе небрежности.
Алехин задумал с помощью творческого порыва (а если потребуется – и мощной позиционной аналитики) подавить железную волю кубинского фаворита. Ради победы претендент под микроскопом изучал не только Капу-шахматиста, но и Капу-человека.
К матчу в Буэнос-Айресе соперники поссорились. Алехина раздражало, что кубинец поставил столь тяжелые условия для титульного сражения. Но и Капа, понимая, что на корону покусился очень сильный соперник (хотя в интервью он советовал делать ставки 5 к 1), проникся раздражением к русскому.
Сам матч, пресыщенный взаимными выпадами, колкостями, сказанными на эмоциях, расширил трещину, невольно возникшую в их отношениях. А со временем взаимная неприязнь только вырастет – на одном из турниров в конце 30-х, едва услышав имя заклятого врага, кубинец воскликнет: «Я ненавижу Алехина!».
Как писал в книге «Хосе Рауль Капабланка» биограф Мигель Санчес, в августе 1927-го Алехин отправился в Южную Америку на корабле Massilia, который отчалил от порта в Бордо. Вместе с ним была Надин, не желавшая пропускать зрелище. Капабланка же после серии матчей в Бразилии (86 побед, 2 ничьи, 2 поражения) сел на лайнер American Legion, чтобы достичь берегов Аргентины. Незадолго до этого на турнире в Нью-Йорке была разминка, где Алехин проиграл Капабланке в пятый раз при нулевом количестве побед (правда, два проигрыша были в показательных партиях).
Еженедельный журнал El Grafico писал о кубинце: «Капабланка, которого фортуна вновь занесла в наши берега спустя 13 лет, теперь расчесывает поседевшие волосы, женат, имеет двух детей, играет в теннис, носит пиджак, расстроен из-за популярности, но в то же время обрел все сатисфакции, моральные и материальные, став человеком, укрепившим свой авторитет в мире».
Капабланку здесь обожали. Крупнейшие станции Аргентины S.O.O. и L.O.R. обязались давать подробнейшие репортажи о каждой встрече Алехина и Капабланки. Radio Prieto пообещало слушателям разбирать поединки на атомы и раз в неделю звать в студию экспертом... Капу. Более того, газета Critica подписала с ним контракт, обязавший кубинца давать ежедневные отчеты о матче, заодно чемпион делал серию публикаций о сильнейших шахматистах мира и, само собой, о двух предшественниках, Стейнице и Ласкере.
Непонятно, где черпал Капа энергию на все это. Заключение контрактов со СМИ говорит о том, что он либо нуждался в средствах, либо был накрепко уверен в своих силах.
14 сентября состоялась церемония открытия матча в аргентинском шахматном клубе в Буэнос-Айресе на Pellegrini Street, куда пришло около 200 почетных гостей. Президент Аргентины Марсело Торкуато де Альвеар поучаствовал в жеребьевке, определив, что Капабланка дебютирует белыми.
Алехин пришел в строгом черном костюме, и темный, монстрический образ претендента высвечивала только его блондинистая шевелюра. Его гражданская жена Надин робко стояла рядом. Из нее выпорхнула только одна заметная фраза: «Капабланка – добрый человек и превосходный джентльмен». Позже, когда Алехина спросили, почему он взял с собой жену, тогда как Капабланка оставил Глорию Симони дома с детьми, тот ответил: «Я просто не могу играть без своей супруги!».
В ответ на вопрос, что же его беспокоит, Алехин посетовал, что жители Аргентины переживали за кубинца, хотя было хорошо известно, что его самого поддерживали журналисты крупнейших местных газет.
Так, 14 сентября в Critica вышла статья, в которой анонимный шахматист разнес чемпиона мира, посчитав, что тот проиграет, поскольку не приемлет шахматного пуризма, разменивая игру на хобби: «Капабланка ведет не тот образ жизни, который поможет ему сохранить полноту своих интеллектуальных способностей и войти в нужное физическое и психическое состояние, чтобы защитить свой титул. Это правда, что он не курит и не пьет, но я надеюсь, он простит мне мою нескромность – Капабланка неисправимый тусовщик. Да, можно каждый вечер играть в свою любимую tute codillo, карточную игру, столь популярную в Италии и Испании. Но разве нельзя хотя бы изредка, когда она заканчивается, прилечь и просто поспать? Капабланка – типичный креольский бездельник, который избегает любых серьезных усилий. Будет ли у него достаточно интереса к чемпионату мира по шахматам, чтобы вложить все силы в победу? Боюсь, что нет. Кажется невозможным, чтобы чемпион мира по шахматам мог жить настолько далеко от всего, что связано с шахматной доской. Он проводит годы (так и написано. – Sports.ru) без игры, не читает ни слова о шахматах, не хочет говорить о них, ничего не знает о многочисленных и глубоких теоретических исследованиях. Сейчас он играет в теннис, и это для него – лучшая тренировка...»
Капабланка и правда был падок на развлечения, чему потворствовала и его дипломатическая работа. Хорошо известна история, как на турнире 1925 года в Москве он пригласил к себе в номер продавщицу с лотком от Моссельпрома. Девушка долго не выходила, и тогда администратор отеля позвонил в комитет и сообщил о затянувшейся «торговле». В номер немедленно позвонили. Трубку взял Капа и с досадой выпалил, что ему помешали сделать правильный выбор.
Ну а в Буэнос-Айресе, богемном городе, полном соблазнов, его опять волновали женщины – несмотря на то, что он был крепко женат. Глория Гузман, одна из самых обворожительных актрис, игравших в театрах Буэнос-Айреса, призналась, что Капа заменил в ее сердце Рудольфо Валентино. Кроме того, любвеобильного кубинца часто встречали в компании еще одной актрисы, Консуэло Веласкес, которая обожала рассекать по улицам вместе с Капой в красном спортивном седане.
В этом была принципиальная разница между чемпионом и претендентом. Кубинский бонвиван не прикипел к шахматам как Алехин! Все, что не имело к игре отношения, русский гроссмейстер старался отсекать от своей жизни. А Капабланка стал его антиподом, но штука в том, что его таланта хватало, чтобы рвать на досках любых соперников.
Не зря в преддверии матча все шахматные эксперты склонялись к тому, что кубинец победит. Венгр Геза Мароци предрекал его легкую победу, а австриец Рудольф Шпильман вообще сказал, что Алехин не выиграет ни одной партии. Югослав Милан Видмар заявил, что у претендента нет даже призрачного шанса. Ефим Боголюбов, несмотря на симпатию к соотечественнику, считал, что Капабланка победит 6:3. Немец Зигберт Тарраш в интервью La Nacion сказал следующее: «Я думаю, Капабланка непобедим. Нет сейчас мастера, который сможет выдержать технику чемпиона, не упав при этом в обморок. Устойчивость его игры не позволит Алехину добиваться обострений, которые он так любит».
Но были и скептики.
Непосредственно перед матчем чехословак Рихард Рети отдал голос в пользу Алехина. «У Капабланки апатичный темперамент, у него нет далекоидущих амбиций, он не способен интенсивно готовиться к такого рода матчам, его раздражает необходимость думать. Благодаря своему природному таланту он добился того, что у него есть сейчас, но он, увы, не любит шахматы. Он восхитительно инстинктивен, однако ему не хватает энергии для строгости в обучении».
В Алехине все-таки видели серьезный потенциал. Все заметили, что он бросил курить – в свой предыдущий латиноамериканский визит шахматист приканчивал сигарету за сигаретой. Обратили внимание и на то, что претендент перестал злоупотреблять алкоголем, хотя за год до этого «соглашался употреблять любые спиртные напитки и даже просил добавки, не испытывая при этом никакой неловкости» (цитата из книги аргентинского шахматного арбитра Паулино Монастерио).
Еще Алехин сознавал, что за ним стоят теперь две страны, а это накладывало дополнительную ответственность. Есть, правда, расхождения в том, когда именно претендент получил французское гражданство. Монастерио писал, что это случилось за месяц до матча, тогда как шахматные историки Властимил Фиала и Ян Календовски утверждали, будто это произошло только в ноябре, в месяц окончания встречи.
Но вряд ли стоит сомневаться в том, кем
