Так называется на Западе начало, которым Тони Майлс выиграл на командном чемпионате Европы у Анатолия Карпова (Скара 1980). В ответ на 1.е4 англичанин ответил 1...а6.
Энтони Джон Майлс (1955-2001) родился в Бирмингеме 23 апреля в день Святого Георгия, поэтому столь эксцентричная (скажем так) защита и получила имя одного из самых известных святых христианской религии.
Совсем не обязательно быть профессионалом, чтобы понимать, насколько вызывающе выглядит такая постановка дебюта, тем более с чемпионом мира. Поэтому если результат партии в Советском Союзе не мог быть скрыт, текст её на протяжении довольно длительного времени оставался неизвестным.
Когда автор этих строк спросил Джонатана Спилмена, тоже игравшего в Швеции, получил ли Майлс разрешение на столь экстравагантный эксперимент у капитана команды, Джон переспросил: «Разрешение? Тони Майлс никогда ни у кого не спрашивал разрешения ни на что!»
* * *
На турнире в Ноттингеме (1936) Капабланка и Александер анализировали только что закончившуюся партию. «Вот это да! – восклицал английский мастер, весело оглядывая присутствующих. – Капабланка меня поймал. Ну и ход! Изумительно!»
Александер с нескрываемым восхищением смотрел на своего легендарного соперника.
Двукратный чемпион Великобритании закончил школу «Короля Эдуарда» в Бирмингеме, в которой провел свои школьные годы и будущий первый английский гроссмейстер.
Александер выиграл звание чемпиона Англии среди школьников в 1926 году, Майлс – четыре с лишним десятилетия спустя. Но разделило их не только время.
Если бы Майлсу пришлось играть с Капабланкой, у него и в мыслях не было бы осыпать великого кубинца комплиментами. Скорее всего он подумал бы: «Ну, держись, красавчик, посмотрим, каков ты в деле, проверим твою хваленую интуицию!»
Представители довоенного поколения английских мастеров, садясь за доску с гроссмейстерами, пределом мечтаний считали ничью. Их редкие выигрыши можно пересчитать по пальцам, да и победы эти были результатом скорее слишком резкой игры именитых соперников, чем агрессивной стратегии со стороны самих островитян. Гроссмейстеров можно было понять: отдавать даже половину очка откровенным любителям? С какой стати!
После войны ситуация мало изменилась. Советские гроссмейстеры доминировали на мировой арене и держали английских шахматистов в состояния безграничного уважения. Неудивительно, что в международных турнирах англичане почти всегда замыкали турнирные таблицы. Так продолжалось до тех пор, пока не появился Тони Майлс.
У него было врожденное чувство уверенности в себе, так необходимое для успешной игры на высоком уровне; не наносное, развитое после аутогенных тренировок или походов к психологу, а именно врожденное. Безграничная вера в себя при любых обстоятельствах!
Так же как и Фишер, Тони Майлс c успехом боролся с советскими гроссмейстерами. Он выигрывал у сильнейших: Смыслова, Спасского, Таля, Карпова, Корчного, Геллера, Полугаевского.
Алексей Суэтин (которого Майлс победил, сыграв 1.e4 c6 2. d4 Na6?!?!) жаловался: «Мне нравятся все шахматисты Англии, за исключением Майлса. Он не относится ко мне с тем уважением, к которому я привык».
* * *
Шахматный путь первого британского гроссмейстера можно разделить на три периода. Первый начался в 1968 году, когда он стал чемпионом страны среди юношей.
Затем – растущие успехи в уикэнд и опен-турнирах, второе место в юниорском чемпионате мира в Тиссайде (1973, первый Белявский), наконец – чемпионское звание на таком же соревновании в Маниле в следующем году. В двадцать лет на турнире в Дубне (1976) он выполнил последнюю гроссмейстерскую норму. В Советском Союзе? Иностранец? Гроссмейстерскую норму? Тогда это был редчайший случай.
«Если получится, отправь, пожалуйста, телеграмму», – попросил юношу перед поездкой секретарь Британской федерации. Телеграмма, посланная Тони, содержала только одно слово «телеграмма» и означала не только получение почетного тогда звания, но и чек на 5000 фунтов стерлингов – премии, установленной финансистом Джеймсом Слейтером первому британскому гроссмейстеру.
Результаты Майлса вызвали в Англии настоящий бум. Он стал лидером целого поколения – Джонатана Спилмена, Джона Нанна, Майкла Стина и Джонатана Местела (позднее – Найджела Шорта и Микки Адамса), выведших страну из многолетнего захолустья и превративших ее в мощную шахматную державу.
Второй период его карьеры начался в 1976-м выигрышем вместе с Корчным сильного ИБМ-турнира в Амстердаме и продлился примерно десять лет. За это десятилетие Майлс добился немало звонких побед. Наиболее впечатляющая из них – Интерполис-турнир (Тилбург 1984), когда он опередил разделивших второй приз на полтора очка.
Почти весь турнир следующего года (Тилбург 1985) Майлс из-за болей в спине провел, лежа на массажном столе.
За несколько минут до начала тура. Тилбург 1985
Эти фотографии были вынесены тогда на первые страницы голландских газет. Корчной - Майлс (Тилбург 1985)
Некоторые участники были крайне недовольны необычными условиями игры и даже подавали петиции в судейскую коллегию.
В знак протеста Роман Джинджихашвили (США) решил играть против английского гроссмейстера стоя.
А вот Роберт Хюбнер согласился играть, только когда результат партии с Майлсом был урегулирован. В вашей базе данных ходы этой партии выглядят как результат взбесившейся программы: 1.d4 e5 2.dxe5 Qh4 3.Nf3 Qa4 4. Nc3 Qa5 5.e4. Но все эти ходы действительно были сделаны в Тилбурге. Соперники просто решили разделить очко до игры, демонстративно оформив уже парафированное соглашение через пять минут после начала партии.
Конечно, Майлс мог тогда выбыть из турнира, но принял решение – продолжать игру, сказав: «Я решил не обращать внимания на условности».
Поделив первое место, он писал: «Мало что в жизни может мотивировать меня больше преграды, которую надо преодолеть. Но есть еще более высокая цель: преодоление непреодолимой преграды. Непреодолимая преграда в Тилбурге была ясна: несмотря на сильнейшие боли, выиграть все-таки Интерполис».
Третий, заключительный этап карьеры Майлса начался с проигрыша матча Каспарову (1986) с разгромным счетом 0,5-5,5, после чего кривая его успехов пошла вниз.
Перед началом первой партии. Стоят – секунданты соперников; рядом с Каспаровым Андраш Адорьян, рядом с Майлсом Фернандо Брага
Не уверен, понимал ли англичанин, какую силу представлял из себя тогда чемпион мира, но в статье, опубликованной после поединка, он признал: «Я думал, что играю с человеком, а на самом деле напротив меня сидел монстр с двадцатью семью глазами, которые видят всё».
Как он играл? В его подходе к шахматам можно было заметить влияние таких разных по силе и стилю шахматистов как Майкл Басман (английский мастер, ратовавший за полукорректные, сомнительные дебюты), Бент Ларсен и Ульф Андерссон. От первого Майлс перенял пристрастие к экстравагантным началам, от второго – боевой дух и бескомпромиссность, от третьего – умение превратить в очко даже крохотное преимущество, блестящую технику эндшпиля. Думаю, Майлс начал изучать шахматы с эндшпиля и в отличие от подавляющего большинства шахматистов не очень-то интересовался дебютом. Он всегда рассматривал начало игры как прелюдию к длительной борьбе с придумками и ухищрениями.
В былые годы опытные тренеры советовали завести тетрадь, чтобы заносить туда необычные маневры, нешаблонные решения, оригинальные планы, парадоксальные комбинации. На примерах из партий Тони Майлса можно было бы набрать материала не на одну такую тетрадь.
Сейчас в партии с автором этих строк Тони сделает еще один глоток и сыграет 4.Bf4 (после 1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nf3 b6). Этот вариант новоиндийской защиты носит имя английского гроссмейстера
Помню, в одной из наших партий Тони после ходов 1.с4 е5 ответил 2.Qс2 и, ухмыльнувшись, посмотрел на меня: не проигрывает же этот ход, а что до белого цвета, какое это имеет значение.
Сегодня, пусть и с немалыми оговорками, такую манеру игры исповедует Магнус Карлсен.
В ответ на 1.е4 он мог вывести по настроению то ферзевого, то королевского коня. На втором, а то и на первом ходу мог приступить к фианкеттированию ферзевого слона, причем делал это, играя на самом высоком уровне. В молодые годы Майлс применял почти всегда «вариант дракона».
Этот вариант тогда не был изучен до дыр, не было, как в наши дни, жесткой обязательности ходов. Тони и я, считавшиеся крупнейшими знатоками «дракона», никогда не обсуждали его тонкостей; только однажды, на турнире в Индонезии (1982) во время моей партии с местным мастером, оставшимся в результате чересчур бравурной атаки без ладьи, Майлс, прогуливаясь и поравнявшись со мной, тихо произнес: «Ну, ты уже всё окэшил, внесенное на твой счет?»
Тот турнир, протяженностью в 25 туров, помню очень хорошо. Экскурсия в выходной день. Одно из семи чудес света – Борободур. Солнце печет неумолимо. Белокурый Тони – в панамке, но уже прилично обгоревший, держится особняком от всего шахматного каравана. Множество Будд, сидящих в различных позах. Около одного из них всегда толпятся туристы. Это – полый монумент, в который полагается просовывать руку, загадывая желание. Замечаю, что Майлс долго стоит у статуи, к неудовольствию ждущей своей очереди группы голландцев, возглавляемой гидом с зонтиком от солнца, высоко поднятым над головой. Наконец Тони отходит от сидящей в позе лотоса фигуры и замечает меня. Прикрыв рот ладонью, как будто хочет сообщить что-то доверительное, он произносит шепотом: «Я не мог придумать ни одного желания...»
Весной 1985 года мы играли в Тунисе в межзональном турнире. Перед началом выяснилось, что условия для игры в столице страны не идеальны, и устроители предложили перенести соревнование в новый, только что построенный комплекс на берегу моря. Участники отрядили Тони и меня для осмотра альтернативного варианта.
Когда мы приехали, было уже совсем темно и, мельком бросив взгляд на новые, пахнущие свежей краской комнаты, бассейн и расположенный в самой гостинице зал для игры, мы высказались за перенос турнира на побережье. Решение оказалось ошибочным: отель, первыми и единственными постояльцами которого оказались шахматисты, был еще не вполне достроен, и шум от работ, раздававшийся с раннего утра, продолжался весь турнир. Как бы в отместку за свой поспешный выбор мы оба играли неважно, ни в один момент реально не претендуя на выход в претенденты. «В городе было бы лучше», – приветствовали мы друг друга при встрече.
«Знаешь, – сказал я через пару месяцев, увидев Майлса где-то на турнире, – блюда странного вкуса, которыми нас потчевали в Тунисе, оказались приготовленными из мяса осла, умершего натуральной смертью». Я не успел закончить фразы. «Теперь я понимаю причину моей идиотской игры там», – ухмыльнулся Майлс.
За четверть века мы сыграли два десятка партий, среди прочих и в матчах Англия - Голландия, регулярно проводившихся в семидесятые годы. Преобладают ничьи, но немало и результативных встреч. К конечному рубежу мы подошли с равным счетом.
Хорошо вижу его входящим в турнирный зал и направляющимся к столику. Вот он ставит коней плашмя – как они расположены на диаграммах. Вот говорит «j’adoube», поправляя идеально стоящие фигуры; это движение и эту фразу Тони повторит не раз во время партии.
Вот снимает с руки немалых размеров часы и кладет рядом с бланком: время, потраченное на каждый ход, будет фиксироваться им на бланке. В ходе партии часы будут прикрывать запись: он имел обыкновение сначала записывать ход и только потом делать его на доске. В случае принятия наиболее ответственных решений Тони приподнимал часы и, защищая ладонью уже записанный ход от возможного взора соперника, проверял его еще раз. В наше время такая манера запрещена, и Тони должен был бы приспособиться к новым правилам.
Начинается тур, он принимает боевую стойку: изогнувшись по-кошачьи и подавшись вперед, обхватывает виски руками, он весь – концентрация и напор, взор устремлен на доску. Время от времени он выпрямляется и, отбрасывая назад длинные волосы, снова занимает прежнюю позицию. Ухоженные руки, ногти всегда в идеальном состоянии. На запястье - золотая цепочка с надписью «Tony», на пальце другой руки – перстень.
Вот он достает большой платок и, несмотря на отсутствие какого-либо насморка, начинает трубно прочищать нос, повторяя периодически эту процедуру по ходу игры.
Он рассматривал шахматы как борьбу на шестидесяти четырех клетках, причем не классическую, а вольную. Он мог предложить ничью при своем ходе или в очевидно худшей позиции, сделать это дважды, трижды кряду, мог играть сериями в цейтноте соперника или ударять по кнопке часов только что снятой с доски фигурой.
Соперник погрузился в раздумье; Тони встает, опоясывающим движением подтягивает штаны. Пришло время что-нибудь выпить; любимым напитком его было молоко, и двухлитровый кувшин, всегда стоявший в холодильнике специально для англичанина, к концу тура оказывался пустым. Его так и называли – «молочник». Почему он любил именно этот напиток, не знаю. Догадка: с ранних лет кумиром Тони был Фишер, с детства имевший пристрастие к молоку.
Майлс - Тимман. Зональный турнир, Амстердам 1978
Изредка он отрыгивает, когда заслоняя рот рукой, когда – нет. Условности его мало интересуют; всю свою жизнь он не очень считался с ними. Иногда он бросает короткие блики на соперника; в них всё: усмешка, торжество, тревога, удивление, презрение – в зависимости от положения на доске. Он никогда не смотрит, как это делают робкие души, в глаза остановившихся у столика коллег: Тони привык полагаться только на себя, и название книги, вышедшей уже после смерти английского гроссмейстера, выбрано, по-моему, очень удачно.
Наступает цейтнот. Выпрямляясь на стуле, он разводит руками, отстраняя стоящих вокруг участников, судей, демонстраторов, попавших в его жизненное пространство. Это пространство у Тони Майлса всегда было больше, чем у любого иного.
В партии – глубокий эндшпиль, его пешка достигла предпоследней горизонтали, сейчас он превратит ее – в ладью? в слона? Это встречалось не раз в его партиях, в том числе и в наших. Вот уже разменены все фигуры, но он продолжает играть до голых королей. И такое случалось у нас.
Партия кончилась: спускаются закатанные рукава рубашки, часы снимаются с бланка, вот они снова на запястье: пошло обычное время. В анализе, даже после выигрыша, он - мастер коротких уколов и саркастичных замечаний - никогда не проявлял снисходительности к партнеру, и порой ремарки Майлса были на грани фола.
Однажды его приятель, довольно слабый шахматист из Бирмингема рассказывал, как научил играть в шахматы слепого. Тони не дал тому договорить: «Ага, слепые поводыри слепых!» Таким же был стиль его комментариев. Отличительные черты их: специфический юмор, скептицизм, ирония и самоирония, безжалостность в оценке соперника, впрочем, и себя самого. «Я всегда получал удовольствие от чтения его статей, - вспоминает Найджел Шорт. - У Тони было прекрасное чувство юмора и писал он их в своем особенном стиле, который нельзя было перепутать ни с чьим».
В шахматах, как и в жизни, для него не существовало авторитетов. Когда появились книги Карпова и Корчного под идентичным названием «Шахматы – моя жизнь», Майлс тут же откликнулся: «Шахматы вне всяких сомнений – не моя жизнь!», а его рецензия на дебютную книгу Эрика Шиллера «Неортодоксальные начала в шахматах» была предельно краткой: «Полный отстой!»
В одном из открытых чемпионатов Нью-Йорка Борис Гулько стартовал неудачно, и когда к середине турнира, подтянувшись, появился за столиками лидеров, Майлс приветствовал его: «Оказывается, ты тоже играешь в этом турнире?»
«Как ты нашел ее игру?» – спросил он Бориса после партии с Софией Полгар. «Ошибалась на каждом шагу», – ответил Гулько. «Ошибалась на каждом ходу, заставив своего соперника добиваться ничьей в проигранном эндшпиле без двух пешек», – написал Тони в статье о турнире.
* * *
Когда я впервые увидел Майлса, ему было восемнадцать. С длинными до плеч вьющимися волосами, нежной кожей, он напоминал чем-то оскаруайльдовского Бози.
Потом вид его изменился: в лице, манере передвигаться появилось нечто кошачье, он стал походить на одного из мушкетеров, сначала на Арамиса, потом на Портоса. В последний период жизни он сильно раздался, лицо стало одутловатым, но длинные волосы сохранились, он стал напоминать капитана Сильвера из «Острова сокровищ», разве что не хватало попугая на плече.
Его похождения, чудачества, эпатаж, перемещения по миру, женитьбы и связи тотчас становились известными в маленьком шахматном мире, где все знают друг о друге всё. Но Тони совершенно не интересовало, что о нем скажут или подумают.
Хотя после школы ему предлагали Оксфорд, он выбрал университет в Шеффилде, где с грехом пополам проучился с год на математическом факультете, после чего полностью ушел в шахматы. Позже он признался, что скучал на лекциях: «Здесь не было соперника, которого надо обыграть. Я же хотел прямой конфронтации».
Не получив академического образования, он не испытывал особого пиетета к коллегам – гроссмейстерам, окончившим Оксфорд или Кембридж. Хотя его отношения с будущим королем английских шахмат Найджелом Шортом далеко не всегда были безоблачными, Майлс признавал, что и сам Найджел, и впоследствии Микки Адамс, никогда не учившиеся в университете, по духу ему ближе, чем «оксбриджские» ребята.
Турнир «Охра», Амстердам 1988. Тони Майлс и Джон Нанн. Нанн поступил в университет Оксфорда в пятнадцать лет, став самым юным студентом в истории Англии за последние 400 лет
Когда университет Шеффилда присвоил одному из сильнейших гроссмейстеров мира звание почетного доктора, Тони не скрывал удовлетворения, хотя торжественных церемоний не любил. Помню его спич на закрытии турнира в Брюсселе в 1986 году: «Я ненавижу такого рода выступления, но здесь буду краток: на этом турнире не было ничего, что я мог бы подвергнуть критике».
* * *
Осенью 1987 года он был приглашен на юбилей шахматного клуба в Хилверсуме. В программу праздника входили консультационные партии и сеансы одновременной игры. С первых часов пребывания Майлса в Голландии были заметны странности в его поведении. Еще более очевидными они стали в день игры. Выходя к публике, наблюдавшей за ходом борьбы в сеансе, Тони брал у кого-нибудь из зрителей чашку чая и начинал медленно помешивать чай снятой с доски пешкой. В ответ на недоуменные взгляды он пояснял, что чашка – это Кин, а сэндвич в другой руке – Андертон (капитан английской команды, с которым у Майлса не сложились отношения). Я не знал еще о его, принявшем серьезные формы конфликте с Реймондом Кином и с Британской шахматной федерацией. Этот конфликт сыграл, безусловно, немалую роль в его серьезнейшем нервном срыве.
В ходе сеанса Тони неожиданно предложил ничьи на всех досках; в случае отказа следовала немедленная сдача партии. Тогда это казалось еще одним чудачеством и без того экстравагантного маэстро, а не тяжелой формой ментального заболевания, чем оказалось в действительности.
Ему стало казаться, что за ним следят, а вернувшись в Англию, Тони был задержан полицейскими, когда пытался перелезть через заграждение на Даунинг-стрит 10. То ли Майлс сделал это, чтобы объяснить Маргарет Тэтчер, в чем состоит ошибочность политики ее кабинета, то ли чтобы пожаловаться на Кина, не раз, по утверждению Майлса, покушавшегося на его жизнь. В другой раз он был задержан, когда швырял камни в проезжавший мимо грузовик.
Он стал пациентом психиатрической клиники и пополнил и без того не куцый список шахматистов с психическими отклонениями. Врачи советовали ему оставить игру. Надо ли говорить, что совет этот был столь же правилен, сколь и бесполезен. Да и правилен ли? Известно ведь, что для организма людей, имеющих психические проблемы, польза от того, что они бросают курить, перечеркивается общим состоянием: усугубляющейся апатией, эмоциональной замкнутостью и новыми ментальными проблемами.
И Майлс продолжал играть, играть и играть. Вижу, как будто это было вчера: поздний вечер, последний тур в Тилбурге. Сразу после закрытия он седлает свой «мерседес» – его ждет немецкая Бундеслига, а уже через два дня начнется очередной опен в Мексике.
Следующий срыв произошел у него на турнире в Китае, где Майлс был замечен разгуливавшим неподалеку от турнирного зала совершенно голым.
К тому времени Тони покинул Англию. Сначала он попытался жить в Америке, даже принял участие в чемпионате США и - неудачно. Купил квартиру в Андорре, решил абстрагироваться от всего. Был период, когда он несколько месяцев жил в Германии. Потом обосновался в Австралии, намереваясь даже выступать под австралийским флагом на Олимпиаде. Он был женат вторым браком на австралийке китайского происхождения (первый брак с Яной Беллин, возглавляющей сегодня медицинскую комиссию ФИДЕ, не выдержал испытания временем). Семейная жизнь Майлса и на этот раз длилась недолго, закончившись тяжелым разводом, усугубившим его ментальные проблемы и создавшим материальные.
Считается, что его попытки эмиграции связаны с психическим состоянием, проигрышем матча Каспарову и, не в последнюю очередь, потерей лидирующего положения в английских шахматах.
Проблема его отношений с Найджелом Шортом выходит за пределы чисто шахматных; она много шире и сводится к вопросу: что должен чувствовать спортсмен, вынужденный уступить лидирующую роль? Роль, с которой он свыкся, которая, как ему кажется, забронирована за ним навсегда. Когда он становится номером вторым, третьим, четвертым, когда не получает приглашений в турниры, к которым привык, когда не попадает в команду? Этот феномен неизвестен в социуме, где завоеванные позиции теряются только вследствие чего-то экстраординарного, карьера обычно идет по нарастающей и заканчивается выходом на заслуженный отдых.
Шорту было всего десять, когда он впервые встретился с Майлсом в одном из опенов. И Майлс был первым гроссмейстером, у которого четырнадцатилетний Найджел выиграл турнирную партию.
«Когда я был совсем маленький, – рассказывает Шорт, - Тони ревниво следил за моими партиями. “Этот ребенок хочет перенять мое дело”, – как-то сказал он. Майлсу было непросто играть со мной – я побеждал его довольно часто. В 1986 году наши отношения достигли низшей точки, когда Майлс, будучи в отборочной комиссии, поставил себя на первую доску в сборную страны на Олимпиаде в Дубае, хотя к тому времени мой рейтинг был выше очков на пятьдесят. Каспаров был совершенно изумлен, увидев, что я не играю на первой доске. Наша команда, кстати, играла в Дубае превосходно, но все очки Англия набрали на досках со второй по пятую, а первая провалилась. Не думаю, что я был косвенно ответственен за его паранойю: если бы это был не я, появился бы кто-нибудь другой. Тони все равно не смог бы смириться, что не является больше номером один, и его отъезд сначала в Америку, потом в Австралию помимо психических проблем связан и с этим фактом. Одно время наши отношения были плохими, даже очень. Впоследствии они наладились, и в Элисте (1998) мы проводили немало времени вместе, нередко смеясь до слез. Я общался с ним достаточно часто и в его последние годы. Еще за два дня до чемпионата Европы в Леоне, за неделю до смерти он жаловался, что его не взяли в команду, предпочтя молодого Люка МакШейна, хотя его, Майлса, рейтинг и был выше. Он очень хотел играть …»
За последние четыре десятка лет в Англии появилось немало сильных гроссмейстеров, но только трое из них были лидерами: Тони Майлс, Найджел Шорт и Майкл Адамс. Мне кажется, что причина улучшения отношений между Майлсом и Шортом объясняется просто: взошла звезда Адамса. Так после появления новой старшей жены в гареме гуляют, мирно беседуя друг с другом, вторая и третьи жены, бывшие когда-то на главных ролях. Хотя по сравнению с суперэкстравагантным стилем жизни Майлса два других матадора английских шахмат выглядят скучными бюргерами.
В последние годы Тони, некогда получавший экстра-гонорары, значительно превышавшие стартовые других гроссмейстеров и уступавшие разве что карповским, соглашался на игру в опенах на условиях, узнав о которых, коллеги только качали головами. Они просто не понимали, что означало для Майлса не играть вообще, уйти из шахмат. Однажды Тони предложил шефу команды «Порц» игру на следующих условиях: если он не набирает 90 процентов очков, он отказывается от гонорара. Каждый, знакомый с уровнем игры в Бундеслиге, понимает, что означали такие условия, и не приходится удивляться тому, что в конце сезона Майлс не получил ни пфеннига.
Однажды после перелета из Европы в Лос-Анджелес и пятичасового автобусного пробега до Лон-Пайна я стал жаловаться на джетлаг и усталость. Майлс только пожал плечами – это состояние было для него привычным: хотя Тони переменил немало мест проживания, его настоящим домом были гостиничная кровать, кресло самолета, постель в поезде или кабине корабля, сиденье автомашины.
По названиям городов и стран, где он играл, можно изучать географию, а линия, соединившая места его пребывания, причудливо изогнувшись, не единожды опоясала бы земной шар. Ему было все равно, где играть: на Кубе, где он, уже выпав из элитной обоймы, выиграл три совсем не слабых мемориала Капабланки, в Колумбии, Новой Зеландии, Китае, Голландии, Египте или Советском Союзе.
Во время Олимпиады в Элисте он прикидывал, как будет добираться на турнир в Ираке: сначала самолетом до Дамаска, потом на верблюде или яке – до Багдада. (Особенно экзотически схема этого маршрута выглядит в 2016 году).
Майлс недолюбливал Лондон и никогда не жил в нем – в отличие от большинства английских шахматистов, а может быть, как раз по этой причине. В конце жизни Тони вернулся в родной Бирмингем. Странствуя по миру, он наслушался ломаного английского, оставаясь всегда и во всем англичанином, и не только из-за любви к крикету, которую сохранил до конца жизни.
11 ноября 2001 года Майлс не пришел в клуб, где обычно по вечерам играл в бридж. В эту ночь он скончался от остановки сердца. В последние годы Тони страдал от запущенного диабета, но от инъекций инсулина, на которых настаивали врачи, отказывался, говоря, что сам знает, что полезно для его здоровья. Он мог как следует выпить, много ел, приученный постоянными поездками быть не особенно привередливым; где уж тут обращать внимание на углеводы и калории.
Он был дважды женат, у него были многочисленные подруги, редкие друзья, или те, кто считали себя таковыми и кого он на самом деле подпускал на более близкое расстояние, чем прочих. Но был он, конечно, волк-одиночка, резко выделявшийся даже на фоне совсем не однородной шахматной массы. Его талант был очень натуральный, природный и сочетался с огромной жизненной силой, бившей в нем и ощущавшейся едва ли не физически.
В конце жизни напротив его фамилии в листе Эло стояла цифра 346 - место, занимаемое им в мировой классификации. Сам он говорил, что эти цифирьки его совершенно не интересуют, но кто знает, как воспринимал в действительности такой спуск под воду совсем недавно один из лучших гроссмейстеров мира.
Потеряв практическую силу и приговоренный к игре в опенах, он уже нечасто встречался с сильнейшими. Уверен, однако, что даже превосходившие англичанина по рейтингу знали: с Тони Майлсом надо держать ухо востро.
Он умер как жил: один, в своем неухоженном, неуютном доме, где повсюду были разбросаны шахматные книги, журналы, медали и кубки. В трех милях от этого дома в Бирмингеме находится другой, где сорок шесть лет назад Тони появился на свет.
Он был одним из сильнейших в то недавнее и уже такое далекое время, когда не было ни Интернета, ни компьютеров, ни программ, без консультаций с которыми невозможны современные шахматы.
Сегодня это время кажется наивным, примитивным и даже диким, а лучшие игроки того времени кажутся «дико блуждающими по мокрым и диким лесам. Но самым диким был Дикий Кот – он бродил, где вздумается и гулял сам по себе».
Генна Сосонко
