Вспоминая Властимила Горта.

Недавно попалась на глаза занятная книга. Несколько лет назад она была издана по-немецки, а в прошлом году появилась и на английском.



Немецкому (бывшему чешскому) гроссмейстеру есть что вспомнить: едва ли не с двадцатилетнего возраста Горт входил в элиту мировых шахмат и видел многое и многих.

Из 64 рассказов я перевёл для вас два; они взаимосвязаны и следуют в книге один за другим. Обе истории дают представление о шахматах совсем недавнего и невероятно далекого прошлого, когда турниры игрались с контролем 2,5 часа на сорок ходов, и когда существовали отложенные партии. Они доигрывались в специальные дни, как чаще всего происходило в Советском Союзе, либо на следующий день утром до начала очередного тура, как это обычно делалось на Западе.

Но истории эти не только о многочасовых бдениях и ночных анализах (разумеется, бескомпьютерных). Они и о нравах того времени, и о политическом привкусе, присутствовавшем тогда во всем, в том числе и в шахматах.

26. Траблмейкер

Зазвонивший телефон прервал ход моих мыслей. Какой же все-таки ход поставит перед Ларсеном больше всего проблем?

Это было в Монте-Карло в 1968 году, и датчанин, у которого был тогда очень удачный период в карьере, был моим соперником в шестом туре. После пяти часов игры партия была отложена в позиции с лишней пешкой у Ларсена. Я не пошел в тот вечер в ресторан; за анализом я провел и бóльшую часть ночи.

И вдруг – телефонный звонок в восемь утра. Кто бы это мог быть? Мог ли я в Монте-Карло понадобиться кому-нибудь в Чехословакии? Наверняка нет. Тогда кто же это? Я снял трубку. Большой сюрприз! На другом конце провода был Михаил Моисеевич Ботвинник.
«Если вы заглянете сейчас ко мне, я покажу вам кое-какие варианты в вашей отложенной», - услышал я его голос. Разумеется, по-русски.

Как представитель страны члена Варшавского пакта я прекрасно понял ход его мыслей. И был шокирован: мой личный кодекс чести запрещал принять помощь от конкурента Ларсена, так же как я счел бы нечестным предложить собственные услуги какому-либо другому участнику.


Властимил Горт

Так как до начала турнира мой шахматный идол объявил, что это будет его последнее выступление, я счел его предложение тогда и продолжаю считать по сей день постыдным.

Я сразу дал понять, что даже если такая практика считается нормальной в Советском Союзе, она совершенна неприемлема в цивилизованном мире. И если этот турнир – его последний, делом чести было бы выиграть его собственными силами. Вы меня очень разочаровали, господин Ботвинник. Я никогда не был советским вассалом, а Чехословакия не является провинцией Советского Союза. Ботвинник с грохотом положил трубку.

Позднее я подумал, что в августе того же года известный сталинист Ботвинник в рамках оказания «братской помощи», не задумываясь, тоже послал бы советские танки в Прагу.

Он не выиграл турнир в Монте-Карло. Тем не менее, заняв второе место, Ботвинник добился замечательного результата: ведь ему было уже пятьдесят семь. Но наши отношения после того телефонного разговора были закончены. Через тур мы играли друг с другом, но это уже тема другого рассказа.

27. Никакого ответа – тоже ответ

Для меня та партия явилась огромным событием – играть с живой легендой шахмат! Мне было только двадцать четыре, и моя шахматная карьера фактически только начиналась. После не сложившегося телефонного разговора я хотел просто забыть наш «диспут» и начать с чистого листа.

Хотя тогда я особенно не обращал внимания на свой внешний вид, по такому случаю появился в зале свежевыбритым, при полном параде и в галстуке. Подойдя к столику, я занял место за несколько минут до начала тура. У меня были черные. Мой знаменитый соперник с не менее знаменитым термосом появился в турнирном зале при ударе гонга. Он не поприветствовал меня и, даже не бросив взгляда в мою сторону, просто занял место напротив. Не удостоил он меня и обязательного перед началом партии рукопожатия: Ботвинник просто сделал первый ход, как будто играл с призраком.

Моя староиндийская оказалась не лучшим выбором. Его преимущество было значительным, но цейтнот, в который он попал, всегда на стороне молодых. Так случилось и в той партии. Его ходы не были безошибочными, и когда позиция уравнялась, я позволил себе предложить ничью: у меня было никак не хуже. Я поступил в полном соответствии с правилами ФИДЕ: сделав ход, я сказал по-английски и – для верности – по-русски: предлагаю ничью. После чего пережал часы.

У меня оставалось пять минут, у Ботвинника – немного меньше. Я решил взглянуть, что делается на других досках, но примет ли он мое предложение? Ботвинник, не говоря ни слова, просто сделал очередной ход. Что ж, никакого ответа – тоже ответ. Позиция была очень простой, и мой ход был очевиден. Потом я встал из-за стола, посетил туалет и вернулся в зал. Сюрприз: чемпиона мира нигде не было видно. Лишь его бланк лежал на доске с проставленными на нем половинками.

Французский арбитр видел всю сцену с самого начала и тут же, подойдя ко мне, обратился на превосходном английском: «Мистер Горт, если вы подадите протест, без сомнения, вы выиграете кейс». Немного подумав, я просто подписал бланки, но мой идол потерял немалую часть своего блеска.

* * *

Так рассказывает Горт о своей единственной встрече с Ботвинником. Трудно сказать, конечно, употреблял ли он именно те выражения, в которых описывает разговор по телефону. Ведь с тех пор прошло больше полувека, и чувства, испытываемые им тогда, могли превратиться в вынесенные на бумагу фразы. Но что предложение о помощи в анализе отложенной поступило, не приходится сомневаться, равно как и нет сомнений в том, как протекала их партия.

На межзональном в Биле (1976) Петросян поступил точно так же. Я уже занял место за столиком, а он, скрестив руки на груди, расхаживал по сцене, ожидая начала тура.

С ударом гонга Петросян подошел к столу и, не подав руки, быстро сделал ход. Я совершенно опешил: никаких оснований, в отличие от Горта, я к этому не давал. Более того, при встречах он всегда радушно приветствовал меня, порой роняя свое излюбленное: «Что дают?»


Петросян с автором за три года до межзонального в Биле. (Амстердам, турнир-ИБМ 1973)

Но в Швейцарии, где шла борьба за выход в претенденты, уже было не до шуток. Для победы все средства были хороши, тем более с эмигрантом. Тем более - на глазах начальства.

По той же причине глава советской делегации в Биле Виктор Батуринский упорно не замечал меня до тех пор, пока я в конце турнира не должен был играть с Портишем. Дела в межзональном складывались для советских участников не блестяще: лидировал Ларсен, но и Хюбнер, и Портиш шли в головной группе. А тут еще Корчной только что остался в Голландии.

Я стоял в фойе зала, когда заметил направляющегося в мою сторону Батуринского. Поздоровавшись, он произнес, улыбнувшись: «Вы ведь завтра играете с Портишем». Я кивнул. «Так вот, имейте в виду, у нас имеется полная документация на него, более того, мы можем помочь в подготовке – тренеров у нас достаточно…» Я вежливо, но твердо отказался: «Спасибо, я и так все знаю…» Он посмотрел на меня с недоверием: «М-да?.. А то – смотрите. Проблем – нет…»

После партии с Портишем Батуринский потерял ко мне всякий интерес, и прежние отношения тотального игнорирования были полностью восстановлены.

Практика, когда ЧТО неизмеримо важнее чем КАК, всегда и во всем являлась краеугольным камнем советского (как и выстроенного сегодня) государства. Разумеется, это касалось и шахмат. Квинтэссенция этого была выражена короткой фразой того же Батуринского, если уж автор вспомнил главу советских шахмат. Вот эта фраза: «Считайте, что мы не джентльмены».

Батуринский сказал ее после 32-ой партии матча Карпов - Корчной, поставившей точку в затянувшемся поединке в Багио (1978). При счете 5:5 партия была отложена в начисто проигранной позиции для Корчного, и стало очевидным, что звание чемпиона мира остается в Советском Союзе.

Когда глава делегации претендента англичанин Реймонд Кин начал что-то вякать о достигнутом договоре и джентльменском соглашении, нарушенном советской делегацией во время последней партии, и была сказана та сакраментальная фраза. Гордясь своей находчивостью, Батуринский любил повторять ее, вернувшись в Москву и рассказывая о своей роли в битве на Филиппинах.


Виктор Давыдович Батуринский (1914 - 2002)

Помощь же в подготовке или в анализе отложенной партии с конкурентами была крайне распространенной практикой. Таких предложений удостаивались даже те, с кем отношения были натянутыми, а то и враждебными, как это было в случае с Бенко. Когда борьба за победу на претендентском турнире (1962) вступила в решающую фазу, два члена тройственного союза (Геллер и Петросян) без зазрения совести предложили помощь в анализе отложенной сопернику Кереса - третьего участника альянса.

Дружба ни с кем-то, а против кого-то процветала внутри советских шахмат, и пример этот далеко не единичный.

Остановлюсь и на другом замечании Горта. Если для редеющих с каждым днем представителей поколения, заставших советское время взрослыми людьми, эта ремарка понятна без комментариев, для молодых требуются разъяснения.

«Как представитель страны члена Варшавского пакта, - пишет Властимил, - я сразу понял Ботвинника». Речь идет о пакте, в который входили Советский Союз и его сателлиты - страны Восточной Европы, называвшиеся тогда «странами народной демократии». Одним из членов этого пакта была и Чехословакия.

«Большой Брат» определял политику «стран народной демократии» во всем, в том числе и в спорте. Отказ Советского Союза принять участие в Олимпиаде в Хайфе (1976) автоматически означал, что такое же решение «приняли» и все без исключения страны Варшавского договора.

Обусловив биполярность мира, этот договор просуществовал 36 лет и закончил свое существование с распадом Советского Союза. Биполярный мир, если и сохранился до сих пор, то один его полюс представляет сегодня только Россия.

После недавней победы ее представителя в турнире претендентов уже пошла писать губерния, а губерниевы в их многочисленных подвидах тут же завопили «Вернуть на Родину!» «Законное место!» «Операция “Возвращение шахматной короны” продолжается!» «Вперед!», «Даешь Дубай!». «По меньшей мере – 50 процентов шансов!» «Нет, больше, много больше!»

Эти вопли, если и не принижают заслуженную победу Непомнящего, то добавляют в нее какой-то неприятный привкус и вызывают брезгливое чувство. Впрочем, все раздающиеся сейчас вопли и надевающиеся веночки – только цветочки, то ли еще предстоит.

Шовинистический угар, называемый чувством патриотизма, давно захлестнул страну и не может не затронуть всего, в том числе и шахмат.

Но и это вы знаете лучше, много лучше автора.

Генна Сосонко