Перед вылетом на Кубу на свой первый зарубежный турнир получал инструкции от шефа советских шахмат. Зная, что видит его в последний раз, слушал наставления, как должен вести себя советский человек за границей, чего следует остерегаться, к кому обращаться, в случае чего...
«А чему это вы улыбаетесь?» – спросил ничего не подозревавший Виктор Давидович Батуринский.
«А я всегда улыбаюсь...» – отвечал Игорь, любуясь игрой своих мыслей. У него была самая распространенная фамилия в России. Фамилия, на которой «вся Россия держится».
Когда он остался в Канаде, Эдуард Штейн, филолог, старый диссидент и пресс-атташе Корчного, откликнулся большой статьей в американском «Новом Русском Слове».
«Ну, Корчной, - писал Штейн, - ну, Альбурт, но когда из России начинают бежать Ивановы...»
Почти те же слова повторил председатель Госспорткома СССР Сергей Павлов.
«Сообщили из КГБ - ваш Иванов остался в Канаде, – вспоминал Батуринский. Буквально через несколько минут звонит Павлов: “Что же это такое у тебя творится?” - “Да, Сергей Павлович, что ж мне было не послать его – молодой, перспективный, да и фамилия хорошая…” Павлов: “При чем здесь фамилия, у тебя и с другими фамилиями бегут…”»

Игорь Васильевич Иванов родился в Ленинграде 8 января 1947 года. Ему было пять лет, когда мама научила ребенка шахматам. Прошло совсем немного времени, и мальчик стал выигрывать у нее.

Тогда же научился читать, и его первой книгой стал шахматный учебник. Памятью обладал цепкой и даже в совсем юном возрасте помнил сыгранные партии. В восемь пошел во Дворец пионеров, считался одним из самых перспективных. Параллельно занимался музыкой, и мама мечтала, что Игорек станет профессиональным пианистом.

В четырнадцать остался круглой сиротой. Подростка поместили в интернат. Продолжал заниматься шахматами и музыкой. В интернате видели: здесь особый случай, и даже выделили отдельную комнату - редкость.

Окончив школу, поступил было на математический факультет, но на лекции ходил лениво. Очень скоро оставил университет, избрав путь шахматного профессионала.

Получил комнату в коммунальной квартире на Васильевском острове. Бывавшие там, вспоминают: кровать, шкаф, стол, пара стульев – вот и вся немудреная обстановка. И книги. В это время Игорь очень много занимался шахматами и читал, читал.

Излюбленное занятие шахматистов того времени – карточная игра - Иванова не привлекала вовсе. В шахматном клубе Дома офицеров на Литейном, оторвавшись от очередной пульки преферанса, я заглядывал порой через его плечо. Читал Игорь главным образом толстенные тома русской классики: Толстой, Достоевский, Лесков, Чехов...

Читал и во время партии. Хотя в правилах и не прописано, не думаю, чтобы это разрешалось: кто может знать, какие книги ты читаешь? Понятия читерства в современном смысле слова в те вегетарианские времена не существовало, и только потом были замечены подходившие к прилавкам с шахматной литературой, лежащей на лотках в фойе опенов, и углублявшиеся в изучение вариантов, позиции из которых стояли почему-то в этот момент на их досках... Игорь же отходил куда-нибудь в сторонку, чтобы шахматный столик попадал в поле зрения, усаживался где-нибудь на подоконнике и погружался в чтение, время от времени бросая взгляд, не сделал ли ход соперник.

Советских порядков откровенно не любил и мечтал, как бы уехать из страны. Подался в Среднюю Азию, в Таджикистан. Потом перебрался в Узбекистан, прописался в Навои, жил в Ташкенте в общежитии. Хотя побеждал в чемпионате республики и играл на первой доске за Узбекистан, квартиру получить так и не удалось. Но не унывал.

«Знаешь, чем была хороша жизнь в Узбекистане, - говорил мне при первой встрече вне России. – Там можно было слушать все почти без помех. И "Свободу", и "Немецкую волну", и "Голос Америки", и "Би-би-си"... Я все волны на память знал. Представляешь: настроишь агрегат и - знакомые позывные уже идут: "Говорит Свобода! Прослушайте последний выпуск последних известий: сегодня академик Сахаров..." Потом выходишь на улицу и идешь, как в дурмане...»

Его носило по городам и весям огромной страны, занимавшей когда-то шестую часть суши. Владивосток, Ярославль, Ашхабад, снова Ташкент: это перечень городов, где он выигрывал турниры. Наверняка и упустил что-то.




В Даугавпилсе в 1978-м поделил первое место в отборочном турнире, уступил только по коэффициенту. Но имя вышедшего в следующий этап назвать не зазорно: Гарри Каспаров.

В книге «Испытание временем» Каспаров подробно анализирует партию с Игорем Ивановым из этого турнира. Преимущество переходило из рук в руки, в конце получилась ничья.

Еще большую известность получил, когда на следующий год в Спартакиаде народов СССР победил действующего чемпиона мира. Тогда каждое поражение Анатолия Карпова было сенсацией.

К тому времени Игорь переехал в Москву, женился на девушке-еврейке, но родители жены категорически восстали против отъезда дочери. В те времена человеку любого возраста, собравшемуся эмигрировать из страны, кроме решимости – никогда нельзя было знать, чем закончится такая попытка, - требовался ворох всяческих документов: характеристик, нотариально заверенных справок, квитанций. Разрешение от родителей было обязательным: иначе ОВИР даже не принимал документы к рассмотрению. Так сорвалась и эта попытка.

Вспоминает Борис Гулько: «Хотя Игорь и представлял Узбекистан, в Москве имел комнатку в коммунальной квартире где-то у Триумфальной арки. Я уже подал документы на эмиграцию и приходил к нему иногда поиграть блиц. Мы распивали бутылочку красного венгерского вина «Бычья кровь», до которого Игорь был большой охотник, и беседовали обо всем на свете. Однажды сказал: “Я тут крепко выпил давеча с Антошиным (В.С. Антошин – старший тренер мужской сборной Советского Союза – Г.С.) и тот обещал, что командирует меня на Кубу. Так я, пожалуй, дёру по дороге дам...” Если уж так решил, не говори никому, – помнится, посоветовал Игорю. - Стукачей ведь всюду немало, вмиг доложат... “М-да, - удивился Иванов, - а я уже всем сказал...”

Удивительно, но никто не сообщил о его намерениях. Другого объяснения, кроме того, что компания Игоря состояла из таких же выпивох, обитавшихся вокруг шахматных павильонов в Сокольниках и в парке Горького, дать не могу, – думает сегодня Борис Францевич Гулько. - Не уверен, удался бы побег Игорю, если бы он вел такие разговоры в "более приличной" среде...»

На Кубу поехал вместе с Юрием Разуваевым. Юрий Сергеевич рассказывал: «Без внимания кубинский ром Игорь не оставлял и по пьяному делу рассказывал, что собирается на обратном пути остаться в Ньюфаундленде, в Канаде. Один кубинский гроссмейстер наматывал все на ус, позвонил в советское посольство и сообщил о планах Иванова. На счастье Игоря была пятница, конец рабочего дня, все спешили домой и на пляж, на сигнал внимания не обратили и посоветовали доброхоту перезвонить в понедельник. А тот решил, наверное, не усердствовать чрезмерно. Турнир кончился, я улетел обратно в Москву, а Игорь остался еще на один турнир...»

Иванов не говорил на иностранных языках; немецкий гроссмейстер Гельмут Пфлегер, тоже игравший на Кубе, написал Игорю записку по-английски и по-французски.

Вместе с Ивановым в Москву возвращались какие-то баскетболисты, и человек, их сопровождавший, уже в аэропорту Гаваны как-то подозрительно косился на Игоря. В Ньюфаундленде Игорь покинул самолет, но человек продолжал идти за ним и в аэропорту. Полицейских нигде не было. Иванов поднялся на второй этаж, зашел в дьюти-фри, подошел к девушке, стоявшей за прилавком, и протянул ей клочок бумаги. Та прочитала записку, ушла куда-то и вернулась с двумя полицейскими.

В полицейском участке Игорю задали три вопроса. Первый – не находится ли он под влиянием каких-либо наркотических препаратов. Второй – является ли его решение окончательным и бесповоротным. Третий – не желает ли получить собственные вещи из багажа. Когда Игорь вышел из полицейского участка, неся свой потрепанный чемоданчик, человек все еще бушевал снаружи, крича на смеси русского и английского, что желающий остаться в Канаде - преступник.

Полицейские посадили Игоря в машину, довезли до какой-то гостиницы, поднялись с ним в номер и, оставив одного, уехали, сказав, что появятся завтра утром. Игорь вспоминал, что тут же закрыл дверь на все возможные запоры, но уснуть не мог: все мерещились ужасы - его похищают и насильно доставляют в Москву.

Утром Иванова отвезли в другую гостиницу и поселили в одной комнате с каким-то гэбешником, дней десять раньше тоже оставшимся в Канаде. Отвезли, выдали какую-то мелочь на пропитание и...забыли. Прошла неделя, другая. Гэбешник все время строчил какие-то воспоминания-докладные, а Игорь возмущал его ничегонеделанием, распиванием дешевого красного вина и исполнением русских романсов, которых знал превеликое множество.

Однажды, не совладав с нервами, гэбешник резко призвал его к порядку. Игорь, как водится, послал его по адресу. «Да знаешь ли ты, что я специалист по карате!» – воскликнул коллега-перебежчик, приближаясь к Иванову.

Тот, как был, в одних трусах выскочил на улицу и побежал. Спасаясь от преследования, Игорь оказался в каком-то магазине. Народ стал возмущаться и просить продавцов вызвать полицию. «Вот этого-то мне и надо!» – сказал внушительных размеров, голый почти человек на ломаном французском. Об Иванове вспомнили и отправили в Монреаль. С этого момента он сам стал хозяином собственной судьбы.

Шахматы Канады лежали перед ним невозделанными. Эти шахматы резко отличались от тех, в которые Игорь Иванов играл в Советском Союзе.

Швейцарки! Семь партий, девять, одиннадцать. Почти всегда - без выходных. Когда и две партии в день, случалось - три. Игра на нервах, уик-энды, где потеря даже одного очка фатальна, а единственная ничья не гарантирует чистого первого места. Опены, где от результата последней партии зависит итоговый результат в неизмеримо большей степени, чем в турнирах, к которым привык Игорь. Рассказывают: в своей первой швейцарке Иванов, аккуратно уравняв черными, предложил ничью обладателю рейтинга примерно 1800... Больше он не делал этого никогда.

В период 1980-1997 Игорь Иванов выиграл девять учрежденных Американской Федерацией Гран-При. Победа в каждом турнире приносила не только приз, пусть и небольшой, но и так называемые «chicken points»: первоначальным спонсором Гран-При была фирма «Church Fried Chicken». Победитель серии получал в конце года 10 000 долларов.

Игорь колесил по всей огромной стране, играя практически каждую неделю. Однажды, отмахав почти трое суток на автобусе из Лос-Анджелеса до восточного побережья, остановился в маленьком городке. Дальше автобус не шел. Спросил, далеко ли до места назначения. - «Да минут двадцать по той дороге...»

Игорь шел пять часов и появился на турнире только под утро. Никому в голову не могло прийти, что кто-то собирается преодолеть это расстояние пешком... Несмотря на бессонную ночь, набрал пять из пяти и завоевал очередные десять «chicken points».


Текст на обложке американского журнала «Chess Life»: Cтранствующий Игорь Иванов

В 1981-м выиграл канадский чемпионат, являвшийся одновременно зональным турниром, вышел в межзональный, стал международным мастером. Чемпионаты страны выигрывал еще трижды (1985-1987), не говоря уже об открытых первенствах.

В Эдмонтоне (1985) открытый и закрытый чемпионаты Канады проводились одновременно в одном здании. Иванов играл в обоих турнирах. Сделав ход в опене, перемещался в другой зал. Говорят, в поздние часы Игорь редко отказывал себе в удовольствии сыграть и на рояле, стоявшем в комнате между двумя залами. Он стал чемпионом Канады в обеих категориях...

На Олимпиаде в Люцерне (1982) победил на первой доске Тиммана и Майлса, считавшихся лучшими гроссмейстерами Запада в то время. Ему посвятил комплиментарную колонку в весьма престижной «Нью-Йорк Таймс» Роберт Бирн.

Превосходно сыграл в том же году и в межзональном в Толуке (1982), поделив четвертое место со Львом Полугаевским, Артуром Юсуповым и Ясером Сейраваном, отстав от Бориса Спасского только на пол-очка. Результат - 7,5 из 13, гроссмейстерская норма - 7,8. Нормам, выполняемым после этого, попросту не придавал значения и бумажной волокитой не занимался. Улыбался: «Пусть. Зато я самый сильный мастер в мире!» Ему присвоили гроссмейстерское звание только в самом конце за совокупность успехов.

Постоянным соперником Иванова в те годы был канадский гроссмейстер Кевин Спрагетт:

«В конце лета 1980 года Игорь окончательно поселился в Монреале и начал выигрывать практически все турниры, в которых принимал участие. Очень скоро он завоевал репутацию лучшего турнирного игрока Северной Америки. Побеждал в то время всех американских гроссмейстеров...
Хотя после 1983-го примерно года ему не удавалось показывать прежних результатов, в короткий период 81-82-х годов Игорь Иванов был выдающимся игроком! Одним из лучших, с кем я когда-либо встречался за доской, не побоюсь включить его в ту же группу, что и Спасского, Таля, Широва, Гельфанда и Корчного».

Что и говорить: сильно сказано! Чтобы согласиться с Кевином, надо посмотреть попристальнее партии Иванова того периода. Но не забудем: такая оценка принадлежит не журналисту и не фану из клуба поклонников Игоря Иванова, а гроссмейстеру, игравшему в те годы в кандидатских матчах с сильнейшими в мире. И не без успеха.



Сам Иванов считал одной из своих лучших партию 1983 года с Виталием Зальцманом. Она обошла все шахматные журналы мира, но почти наверняка вам не знакома: партии Игоря в Союзе не печатались, а потом и забылось.

У шахматистов, покинувших Советский Союз в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века, нередко происходил резкий подъем, порой вспышка: завоевание звания международного мастера, бывшее много престижнее в те времена, а то и гроссмейстера. Потом постепенное, нередко и быстрое угасание.

Причины очевидны: успокоенность на достигнутом, снижение требований к себе, неспособность на новом уровне постоянно работать в еще более интенсивном режиме. Нередко быстрому спуску способствовала невозможность противостоять соблазнам Запада, легкая досягаемость многого, недоступного в прежней жизни. В случае Игоря Иванова к этим причинам следует добавить образ жизни, который он вел: иначе как саморазрушительным назвать его трудно.

Помимо изнуряющих, изматывающих поездок по Соединенным Штатам и Канаде и частой игры в турнирах, уровень которых был много ниже его собственного, речь идет о пристрастии Игоря к алкоголю.

«Насколько в действительности был силен Игорь Иванов? – оговаривается давший исключительно высокую оценку коллеге Кевин Спрагетт. - Чтобы дать правильный ответ на этот вопрос, нужно признать, что у Игоря были серьезные проблемы с алкоголем; порой в конце вечера его можно было найти под столом в каком-нибудь местном клубе... Как следствие, после нескольких лет жизни на Западе его шахматная сила пошла на убыль».

Можно, конечно, сослаться на традиции страны, в которой он родился и прожил большую часть жизни. Можно вспомнить трудное детство, раннее повзросление. Можно говорить о способе расслабиться, не таком уже редком в профессиональных шахматах.

Не хочу подводить под объяснение какую-то теоретическую базу, тем более – морализировать. Да и кому бы - аз многогрешный! Но не объясняется ли это, как и многое сегодня, значительно проще: вязью ДНК, генетическими причинами, знать которые нам не дано. Да и кто может знать: потому ли человек алкоголик, что пьет, или пьет, потому что алкоголик?

Выпив, становился говорлив, добродушен, смеялся больше обычного, но контролировал себя далеко не всегда.

Играл однажды в Таиланде. Зашел в какой-то ночной клуб в Бангкоке. Музыка, девушки. «Шампанским угостите, сэр?» «А меня?» «А меня?» Возвращается домой, а там уже счет ждет: на 1800 долларов в том клубе наподписывал чеков. «Дурак! Кретин! - ругал себя Игорь. - Так и надо пьяному идиоту!» Клялся: «Неделю капли в рот не возьму!» Два дня держался...

Вспоминает Лев Альбурт: «В сильнейшем нью-йоркском опене перед последним туром Иванов делил первое место. Победа над Вальтером Брауном давала первый приз. И немалый: восемнадцать тысяч долларов. Ничья - по прикидкам - тысяч пять, а вот поражение...
Я пришел на игру минут за десять до начала и увидел Игоря, что-то потягивающего из бутылки. Бутылка была явно не с прохладительным напитком, впрочем, Игорь и не скрывал этого.
“Понимаешь, Лева, – объяснил он. – Мне нужно привести себя в игровое состояние. Если совсем ничего не выпью, буду слишком нервным и не смогу играть. Но! Если выпью слишком много, буду пьяным, а это тоже нехорошо. Поэтому – здесь важна дозировка…”»
При этих словах Игорь снова сделал глоток из бутылки, обернутой в коричневую бумагу. Браун играл партию с большим напором, и Иванов должен был все чаще «успокаивать нервы» в фойе. Когда позиция стала совсем безнадежной, Игорь был уже совсем тепленький и заплетающимся языком объяснил Альбурту, что достигнуть нужной дозировки ему так и не удалось...

Первенство Соединенных Штатов 1989 года проходило в Лос-Анжелесе. Жили и играли в одной гостинице. В комнате отдыха недостатка в напитках не было; помимо прохладительных, там стояли батареи винных бутылок. Комната на ночь запиралась на ключ, но дубликат имелся у каждого участника.
«Ночью просыпаешься и знаешь – совсем рядом, этажом ниже - вино. И бесплатное! Здесь хочешь не хочешь - пойдешь...» – жаловался Игорь.


С Александром Ивановым, американским гроссмейстером из Архангельска

На партию с Романом Джинджихашвили (1944, американский гроссмейстер, эмигрировал из Советского Союза в 1976) Игорь опоздал. Явился в турнирный зал прямо из бассейна, но уже как следует на взводе. На нем были только плавки да полотенце, почему-то завязанное на мокрой голове.

«Я тут припозднился немного, - объявил Игорь в дверях, - но не волнуйтесь, скоро буду...» Он появился в зале четверть часа спустя, торжественно неся перед собой термос. Усевшись за доску, Игорь приветствовал соперника и, полагая что говорит шепотом, громогласно сообщил Альбурту, игравшему за соседним столиком: «Я тут выпил немного, но у меня в термосе гороховый суп. Горячий! Поверь: это лучший способ привести себя в порядок, так что...» На Иванова зашикали со всех сторон. Прошло еще минут пять, и зал огласился ужасным воплем. Побросав собственные партии, все сбежались к столику, за которым играл Игорь. Оказалось: отвинтив колпачок, он начал лить в него содержимое термоса. К несчастью, Игорь перепутал колпачок с собственной ладонью...

А вот зарисовка из другого чемпионата. Партия Иванова с Сейраваном выдалась затяжная. Кое-кто уже анализировал закончившиеся поединки, когда в комнате для участников появился Игорь. Взяв два бокала, он, как заправский бармен, из обеих рук наполнил их одновременно красным и белым вином и осушил один за другим. «Теперь я в порядке!» - выдохнул он и отправился в турнирный зал. Шаг его был нетверд: аналогичную процедуру Игорь совершал уже не единожды.

Роман Джинджихашвили рассказывает: «Сижу как-то в гостинице с Лейном (1931 - Анатолий Лейн, американский гроссмейстер, эмигрировал из Советского Союза в 1976 году), позицию какую-то анализируем. Приходит Игорь, перегаром за версту несет, да и на ногах с трудом держится. Продолжаем анализ: да, позиция проиграна. Тут Игорь в дело встрял: «Да вы что, ребята, - говорит. Как проиграно? Почему проиграно? Да взгляните на позицию трезвым взглядом!»

Это – лишь малая толика из главы американского шахматного фольклора под названием Игорь Иванов. Читая эти истории, вы, возможно, улыбнулись, хотя на самом деле речь идет не только о веселых похождениях нетрезвого человека, но и о пагубном пристрастии, болезни.

Каждый, кто знаком с профессиональными шахматами, может вспомнить имена замечательных талантов, из которых можно составить мартиролог опустившихся, спившихся, погибших. Еще больше - тех, чьи очевидные способности не получили (и уже не получат) заслуженного признания, казавшегося очевидным в начале их пути.

В Монреале говорят по-французски, и язык, который Игорь учил в ленинградской школе, у него значительно продвинулся. Когда, представляя его кому-то на Олимпиаде в Люцерне, я сказал, что Игорь немного говорит по-французски, он, полуобидевшись, возмутился: «Я не немного говорю по-французски, а очень даже хорошо...» Часто бывая в Соединенных Штатах, а потом и перехав туда, Игорь перешел на английский и говорил вполне прилично и на этом языке.

Очутившись за пределами Советского Союза, он не изменил своим привычкам: продолжал читать во время партии, разве что тематика стала другой. Вижу его во время какого-то опена в Нью-Йорке, невозмутимо поправляющим очки и, пока соперник размышляет над ходом, читающим книжку эмигрантского издательства «Посев». Политические предпочтения его были очевидны, но в антисоветских собраниях не участвовал, хотя линии придерживался всегда решительной. «Если бы это случилось в Москве, - комментировал Игорь 11 сентября 2001 года, - русские бы стерли Багдад с лица земли!»

Где-то работал под лоха, частенько нельзя было знать, действительно ли имеет в виду, что говорит, или шутит так. Хотя играл очень концентрированно, внутреннюю смешливость сохранял. Однажды предложил ничью Гулько. Тот, сделав ход, ответил, что хотел бы еще играть. «Какая жестокость!» - улыбаясь, с выражением произнес Игорь...


Мы никогда не были особенно близки. Разница в возрасте четыре года: в молодости немало! В Питере виделись на турнирах, разговаривали, конечно, но сказать, что были близки...

Дистанция сохранилась и когда Игорь остался на Западе. Виделись в Мерано на матче Карпов-Корчной (1981), на Олимпиадах, играли в Нью-Йорке и в Калифорнии. Наши отношения вернее всего определить латинским словом «amicе». В древнем Риме такое обращение означало, скорее, принадлежность к какому-то определенному общественному институту, гильдии, коллегиальность. Врачи и адвокаты на Западе, в глаза не видевшие друг друга, и сегодня порой пишут друг другу письма, начинающиеся словцом «amice» - дружище-коллега!

Покинувшие в то время Советский Союз, как бы не разнился их возраст, национальность или мотивы эмиграции, являли собой, независимо от страны проживания, членов какого-то ордена. Они знали что-то, отличавшее их от португальцев, эмигрировавших в Бразилию, к примеру, или голландцев, переехавших на постоянное место жительство в Австралию.

Осенью 1981 года Игорь Иванов отправился в Италию. Вспоминает Виктор Корчной: «Иванов помогал мне в Мерано во время второго матча с Карповым. Но работали мы и до этого. У меня была идея начать играть голландскую. Нет, не «ленинградский вариант», совсем не ленинградский. «Каменную стену!» Сыграли мы с Ивановым целый матч на эту тему. Был он очень неплох в этом матче, но, к сожалению, стремился, как и в других дебютах, идти своими путями, а мне как раз хотелось посмотреть, как играть против основных продолжений.

В Мерано с ним приезжала какая-то дама, уже в летах, хотя Иванову было тогда только тридцать четыре... Вообще, отношения с женщинами у него были довольно запутанными. Вы говорите, Батуринский рассказывал, как к нему приходили женщины, разрешившиеся от бремени, когда Иванов уехал уже из Союза? Да он и сам и не скрывал этого, даже гордился, что произошло это едва ли не в один день... Кажется, у него и в Ленинграде осталась жена с ребенком...»

Не будем развивать эту тему, хотя она дает, конечно, пищу для размышлений, особенно для поклонников доктора Фрейда.

Принадлежа к категории, называемой штучный товар, Игорь Иванов даже на фоне небывалого разнообразия типов советского периода российской истории выделялся неординарностью, необычностью. Сторонники представления о человеке как о социальной особи, о букве, только при слиянии с другими становящейся словом, были бы разочарованы: Игорь сам по себе был буквой-словом. На Западе он мало изменился. «Характер! Личность!» - говорил знавший его, пожалуй, лучше чем кто-либо, особенно в первые канадские годы, Кевин Спрагетт.

Когда он жил в Союзе, на него слали «телеги» с одного турнира, с другого. В федерации шахмат Игоря Иванова считали «траблмейкером»; в Канаде он тоже вошел в конфликт с функционерами. Верно: Иванов не принадлежал к породе, встречающейся везде и всегда, породе приближенных к власти при любых режимах, тем более, ходящих у власти в любимчиках. Но и агнцем не был: у него, как у каждого пьющего человека, случались перепады настроения, с ним прерывали отношения порой надолго, когда и навсегда.

Был он далек от закоснелой бюргерской правильности, жизни среди сплошных запретов, слишком часто не знал меры. Бесшабашному, жадному до жизни, ему все хотелось попробовать, все испытать, казалось, такому и море по колено. Но каким-то животным инстинктом чувствовал грань, которую переходить нельзя. Борис Гулько спросил его как-то: «Слушай, Игорь, а ты наркотики пробовал когда-нибудь?» «Нет, это – нет...» «Что так?» Улыбнулся: «Боюсь...»


Стилем игры Игорь Иванов в свои лучшие годы напоминал Бориса Спасского. Иванов стоит рядом со Спасским. Справа - Эдуардас Розенталис и Алексей Широв (Канада 1994)

Он всю жизнь был профессиональным шахматистом и прекрасно знал неписанные законы и правила этой гильдии; правила, о которых широкая публика чаще всего и не догадыватся. Он знал, что ничья может быть заключена к обоюдному удовольствию, что шахматная партия, как и футбольный матч или схватка на ковре, может проходить по законам рестлинга, являющегося спортом только условно. Что иногда партия в шахматы – только один из продуктов на большом товарном рынке, где продается и покупается все.

Отношения его с бывшими соотечественниками сохранялись, хотя в присутствии функционеров те старались смотреть в другую сторону, случалось, не подавали руки до партии. На Олимпиаде в Люцерне (1982) носил тишотку с именем Гулько, которому власти не давали разрешения на эмиграцию. Понятно, это злило функционеров еще больше.

Впрочем, иногда менял тишотку на другую, с надписью Сhessplayers mate better! Мне казалось, Игорь не понимает двусмысленности выражения, но когда я завел разговор об этом, выяснилось, что он все прекрасно понимает, хоть и может говорить только за себя.
Там же в Люцерне пересказал ему вычитанный где-то и показавшийся очень в масть для него разговор мужика и помещика: «Любишь ли ты музыку?» - «Нет, барин, я непьющий...» Смеялся.

Он прожил в СССР тридцать три года. В Канаде, потом в Америке - двадцать пять. Как протекли бы эти двадцать пять лет, если бы он не предпринял отчаянного, увенчавшегося успехом прыжка в неизвестность? Не про него ли:
Уйти в разряд небритых лиц
От розовых передовиц
От голубых перворазрядниц.

С утра. В одну из черных пятниц
уйти – не оправдать надежд,
и у пивных ларьков, промеж
на пену дующих сограждан,
лет двадцать или двадцать пять
величественно простоять,
неспешно утоляя жажду.

Ведь мы не юноши уже.
Пора подумать о душе –
не всё же о насущном хлебе!
Не всё же нам считать рубли.
Не лучше ль в небе журавли,
как парусные корабли,
в огромном, ледовитом небе?..


Замечательный поэт Герман Борисович Плисецкий

В 1991 году переехал в Юту. Стал меньше играть, но школа, где учил детей шахматам Игорь Иванов, дважды выигрывала национальные чемпионаты. Получил даже поздравление от президента Соединенных Штатов. Рассказывая об этом, смеялся, но и гордился тоже.

Последние годы провел в небольшом городе, носящем имя Святого Георгия (St. George). Это на полпути между столицей штата Юта - Солт-Лейк-Сити и Лас-Вегасом. Юта – штат мормонов, их влияние велико и в городке, где жили Игорь с женой Элизабет, учительницей, давно вышедшей на пенсию. В доме стоял большой рояль, иногда Игорь выступал и перед публикой в местном соборе.


Одним из любимых композиторов был Шопен, особенно часто играл «Фантазию Опус 66».


Давал уроки шахмат, а летом, как и многие американские гроссмейстеры, уезжал в лагерь. Страсть к чтению сохранилась, но теперь делил эту страсть с садоводством и «заботой о двух избалованных котах – Петрушке и Саше». Но случались и дни, проводимые в праздности, этой сестре свободы, выбранной им четверь века тому назад. Размышлял: чего удалось бы добиться, если бы время, отданное музыке, посвятил шахматам.

В последнее время в насквозь проспиртованном организме стали появляться малые недуги. Врачевал эти недуги известным ему способом, и, хотя философия мормонов к алкоголю относится отрицательно, на слабость Игоря закрывали глаза. Годы приближались к шестидесяти, здесь и там зажигались уже зарницы старости, но до испытания настоящей, беспощадной старостью он не дожил.

Жестокий диагноз был поставлен в марте 2005 года. Начались курсы химиотерапии. В августе играл еще в открытом первенстве США в Аризоне, а за три недели до конца разделил победу в первенстве штата, где прожил последние годы.

Игорь Васильевич Иванов умер 17 ноября 2005 года. В этом году ему исполнилось бы шестьдесят пять.


Июнь 2005. За несколько месяцев до смерти

Один из друзей его, американский шахматист-любитель вспоминает, как Игорь позвонил ему и сказал, что у него рак, неоперабельный рак.
«Я спросил, слышал ли он песню Монти Пайтона “Вы всегда должны видеть светлую сторону жизни”? Игорь ответил, что песню не знает, но хотел бы послушать. Позвонив на следующий день, сказал, что особенно ему понравились слова: “Ты приходишь в жизнь ни с чем и покидаешь жизнь ни с чем, а это значит, что ничего и не потеряно..”
И засмеялся знакомым заразительным смехом. Таким мне и запомнился Игорь Иванов, смеющийся и радующийся жизни, глядя смерти прямо в лицо. Хотя он знал, что жить осталось недолго, духом Игорь был тверд до конца».


Генна Сосонко